Балаустион

Аркесил и Эвполид повиновались быстро и охотно. Зеваки расступились, когда трое друзей, растрепанные и злые, бросились прочь с поля боя в сторону особняка Эврипонтидов, из которого вышли треть часа назад. Меченый и еще двое римлян кинулись было за ними, но дружно сомкнувшееся кольцо лакедемонян стало для чужеземцев непреодолимой преградой.

— Вы, сумасшедшие сукины дети. Поганые уроды. Мешки, набитые говном. Тупые засранные поганцы….

Голос стратега Брахилла был насыщен, но не громок — снаружи, во дворе дома, шла траурная церемония над телом ключницы Грании, и шуметь было нельзя. Леонтиск и Аркесил, потупив взоры, слушали молча, зная, что стратег не остановится, пока не выльет на их головы хотя бы половину своего богатого командирского лексикона. Эвполид ничего не знал, но молчал за компанию.

— …Что ж вы натворили, кур-рва медь! — любимое выражение означало, что Брахилл от голых оскорблений переходит к конструктивной критике. — Царь сегодня издал указ, присуждающий молодого Эврипонтида к огромной пене за нарушение общественного порядка, а теперь вы, три переполненных ослиных мочевых пузыря, устраиваете драку в самом центре города! Да еще с кем — с преторианцами, охранниками самого римского консуляра!

Молодые люди молчали. Поведение девицы лишало их всякого морального права на оправдания. Леонтиск злобно глянул на Аркесила и почувствовал некоторое облегчение, видя, что уши товарища пылают, как раскаленные угли. «Будет тебе урок, герой ты наш!» — мстительно подумал сын стратега, стараясь пропускать мимо ушей сыпавшуюся на их головы брань стратега-полемарха. Это было нелегко, потому что тот очень старался.

— И если уж решили начистить рожу римлянам, — дело благое, хоть и не вовремя, — так стояли бы до конца, как подобает воинам и мужам. А то ведь сбежали, как зайцы, как подлые мерзкие крысы! Тьфу, чему вас в агеле учили столько лет, если вы не усвоили, что спартанцы не бегают с поля боя? Ах, ну да, здесь же двое женоподобных афинян, но ты-то, Аркесил? Поддался трусости этих баб? Как….

Энергичное словоизлияние старого вояки прервало появление царевича Пирра. Холодно глянув на троицу, понуро склонившую головы, сын Павсания обратился к полемарху:

— Какие новости, дядя Брахилл?

— Дурные. Тебя ждут очередные неприятности из-за тупости этих мудозвонов, — старик пренебрежительно махнул рукой в сторону провинившихся друзей.

— Это я уже слышал, — с досадой прервал его царевич. — Меня интересует происходящее на переговорах.

— Хм, — Брахилл недовольно посмотрел на него. — На переговорах сегодня тоже скандал. Фебид, старый пес, словно с цепи сорвался. Набросился на гостей, чуть не покусал. Так и хотелось встать и зааплодировать….

— Да? — поднял густые брови Пирр. — И какая причина вызвала столь буйное поведение нашего старшего эфора?

Стратег Брахилл откровенно ухмыльнулся.

— Консул Нобилиор, облезлая образина, попытался ускорить переговоры. Хе, клянусь мечом Ареса, сегодня у римлян неудачный день….

— Что он себе позволяет, этот плюгавый эфор? — сухой голос македонянина Лисистрата дрожал от ярости. — Сказать такое в лицо римскому сенатору, представителю великой Республики!

Анталкид, старавшийся угнаться за широким шагом македонянина, решил воздержаться от замечаний. Хотя бы из солидарности, ведь речь шла о таком же эфоре, как он сам. Унижать высшую спартанскую магистратуру дважды было бы слишком неприятно, а один раз это волей-неволей придется сделать в предстоящем разговоре с римлянином.

— Боги, какое варварское неуважение, какое свинское нарушение политеса! Македонский двор придет в негодование, когда я сообщу домой об этом инциденте! — продолжал возмущаться Лисистрат.

Они шли по направлению к покоям римлянина по одной из крытых галерей Персики. Левая сторона коридора состояла из полуколонн и узких оконных проемов, правая была расцвечена вечерне-розовыми проекциями этих окон на стену. С фресок, покрывающих потолок, ехидно скалили зубы силены и сатиры. Лежащий против потолка чистый, без единой соринки, ковер и вел себя противоположно потолку, послушно струясь под ноги, мягко глуша звук торопливых шагов.

Хмурый преторианец, стоявший у дверей в покои римлянина, без слов пропустил их внутрь, видимо, предупрежденный о визите. С обычным восхищением миновав знакомую прихожую, Анталкид вслед за македонцем вошел в приемную консула.

Нобилиор, одетый в строгую римскую тогу, властно указал им на стулья.

— Садитесь, — голос консула не предвещал любезного разговора.

Лисистрат и Анталкид послушно сели. Эфор приготовился принять на себя недовольство высокого гостя, хотя и не понимал, в чем лично он виноват. В комнате чувствовался густой запах благовоний. Вероятно, до их появления римлянин отправлял какой-то религиозный ритуал. Анталкид заметил свет, пробивающийся из-за занавески, в углублении за которой, как он знал, находился небольшой жертвенник.