Балканская звезда графа Игнатьева

Снял тогда Никита шапку и ответил: «Не откажусь от такой чести, вашблагородие». Подали ему чарку. Никита, перекрестившись, хрипло сказал своё любимое присловье: «Нам на здоровье, врагам на погибель», — и очень легко ловким взмахом руки опрокинул в рот водку.

«Ну и крепка. Но до чего хорошо!» — выпив, он утёр губы рукавом рубахи, но закусывать не стал. Только когда выпили по второй, Никита осторожно взял с полевого стола сухарь, разгрыз его и с таким наслаждением крякнул, что Игнатьев заулыбался. И пошли тут вопросы о семье, о родине, о житье-бытье.

Надо сказать, что Никита совсем растерялся от такого обхождения, ибо никто ещё из господ никогда в жизни не предлагал ему что-либо обсудить. И растерялся Никита даже не от самого генеральского предложения, показавшегося ему диковинным, а от сознания того, что он не знает, о чём, собственно, говорить. Генерал же, увидав, что Никита заробел, снова протягивает ему чарку: «Пей, солдатик!»

После третьей чарки Никиту совсем отпустило, и страхи куда-то пропали. От самодельной буржуйки, где потрескивали дрова, тянуло домашним теплом. То ли водка генеральская на него так подействовала, то ли тепло от печки, но разговорился Никита, как на исповеди, рассказав за полчаса усатому барину всю нехитрую правду о себе.

СКАЗ О ЖИЗНИ НИКИТЫ

Никита был родом из старинного малороссийского городка Мглина на северной Черниговщине[2].

Если взглянуть на городок сверху, то Мглин напоминал лоскутное цыганское одеяло: дома его жителей были беспорядочно раскиданы на высоких пересечённых оврагами берегах мутной речки Судынки.

Через город шла почтовая дорога, что вела из Петербурга через Смоленск и Чернигов прямиком в Киев. По всему протяжению речки жители понаделали запруды, так называемые копанки, в которых вымачивали пеньку. Ей же в основном и торговали, а ещё конопляным маслом и рогатым скотом. Пенька и масло отправлялись к рижскому порту, а скот сбывали в обеих столицах. Так и жили мглиняне.

Жил так Никита и его семья. Огород, угодья. Лошади, одна корова — вот и всё имущество. Прадед его был казак, дед — казак, отец — сын казачий. Словом, был Никита из казацкого рода, которому, как известно, нет переводу. Предки Никиты лихо дрались с ляхами, крымскими татарами и шведами, а причисленный к Стародубскому полку Мглин сделался сотенным местечком.

«Город наш Мглин против других городов полку стародубовского и прочих на самом пограничу стоит» — так описывали свою роль горожане в послании к полковнику Стародубского полка. После того как матушка Екатерина упразднила полк вместе со всем честным казачеством, занялись казаки бывшей Мглинской сотни хлебопашеством и разными ремёслами. Но, по сложившейся традиции, их потомки продолжали ратную службу в лучших полках российской армии. Так и Никита был призван в 1872 году по рекрутскому списку и зачислен в 19-й резервный батальон в третью роту, которой командовал свирепый капитан Сивай.

Из всего учения только что и запомнились слова капитана: «Помни одиннадцатую заповедь, не зевай, что у вас командир капитан Сивай». Потом муштра сменилась другой напастью — выдумали господа офицеры «грамотность»[3]. Пришлось ему ежедневно, по два часа в день корпеть над буквами по новой тогда методике Столпянского. По ней все буквы считались состоящими из частей круга с придатками и писались со счётом вслух. При написании буквы «О» хором пели: «раз, два, три, О», для буквы «А»: раз, два, три, раз, А». Толку от занятий было мало: от счёта вслух у Никиты стоял шум в ушах. Однако грамоту, к своему удивлению, казачий сын освоил, да так хорошо, что назначили уже его за учителя. Ходил он с палочкой между скамеек и сам кричал уже: «Пиши полкруга с левой стороны, с правой добавь ещё палочку — это будет “А”».

На выборке судьба вновь преподнесла Никите сюрприз: попал он служить не куда-нибудь в гвардии, в саму Варшаву, в Кексгольмский гренадерский полк[4]. Через две зимы произвели его в унтер-офицеры и оставили при учебной команде в качестве учителя «по сигналам и гимнастике» для вольноопределяющихся. А тут Никите нечаянно свезло, и свезло по-крупному: во время отпусков библиотекарь полковой ушёл домой, а ротный командир назначил Ефремова заведовать книжками. Работа — не бей лежачего. Разбаловался Никита: пища с офицерской кухни, в распоряжении книги и карты, романчики стал почитывать, всё больше про авантюрные приключения и амурные дела. По вечерам отправлялся в неспешную прогулку в город, на почту за газетами, по пути раскланиваясь с прехорошенькими польскими дамочками. И так время шло хорошо! В 1877 году пришёл его черёд сходить на побывку домой. Никита к этому событию подготовился серьёзно: пальто, мундир, брюки и всё по вкусу сделал и подогнал, а тут бац тебе — война!