Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю

В 1897 г. ситуация немыслимо осложнилась. Восстание на Крите стало поводом для войны между Грецией и Османской империей. Чтобы помешать Болгарии выступить на стороне Греции, турецкий султан Абдул-Хамид внезапно изменил свою политику в Македонии. Вместо того чтобы продолжать помогать сербам в их борьбе против болгар, султан выдал болгарскому царю Фердинанду carte blanche на помощь сербам в борьбе с греками.

Тем временем в городе Штип, что к юго-востоку от Скопье, шестеро заговорщиков, в том числе двадцатиоднолетний школьный учитель Гоце Делчев, на развалинах четнического восстания основали Македонскую революционную организацию. Чтобы отличить свое местное движение от еще одного македонского подпольного движения, возникшего в Софии, Македонская революционная организация вскоре была переименована во Внутреннюю Македонскую революционную организацию, или ВМРО. ВМРО в 1890-х гг. быстро набрала силу. Деньги они добывали грабежом банков и похищением людей ради выкупа.

К концу века в Македонии образовался вакуум власти при постоянных стычках между разными религиозными общинами. Отсутствие жизнеспособного правительства или определяющей концепции государственности давало возможность различным внешним силам (которые все испарились в результате того, что начинало твориться в Македонии) соперничать между собой на фоне величественного горного пейзажа. Христианские вооруженные формирования сражались с мусульманскими вооруженными формированиями и друг с другом; бородатые, перепоясанные патронташами террористы типа Гоце Делчева закладывали бомбы в кафе, открытых театрах и на железнодорожных станциях; члены отколовшихся группировок убивали членов соперничающих группировок, устраивали тайные трибуналы, казнили гражданских лиц, уличенных в сотрудничестве с «врагом», брали заложников, в том числе американку Эллен Стоун, прибывшую в Македонию с протестантской миссией. «В горах действовали двести сорок пять банд. Сербские и болгарские comitadjis, греческие andartes, албанцы, валахи… все вели террористическую войну», – пишет Леон Сциаки в книге «Прощай, Салоники: портрет эпохи» (Farewell to Salonica: Portrait of an Era). Когда начался XX в., Македония представляла собой территорию злодеяний и лагерей беженцев. Западу все это уже наскучило и вызывало лишь презрение. Казалось, эту ситуацию никогда не удастся разрешить, а газеты уделяют ей слишком много внимания.

Но к 1990-м гг., если не считать горстки черно-белых фотографий под запылившимися стеклами музейных витрин в Скопье и некоторых других городах, все это стало давно забытым прошлым. По крайней мере, для Запада.

Македония, от названия которой произошло французское слово macedoine (салат из фруктов или овощей, мешанина), определяет основную болезнь Балкан: конфликт мечтаний об утраченной имперской славе. Каждая нация требует восстановления своих границ в тех пределах, которые были достигнуты в зените средневекового развития. Поскольку Филипп Македонский и его сын Александр Великий в IV в. до н. э. создали великое царство Македонское, греки уверены, что Македония принадлежит им. Поскольку в конце X в. царь Самуил, а затем в XIII в. царь Иван Асен II раздвинули границы Болгарии на запад до Адриатического моря, болгары убеждены, что Македония принадлежит им. Поскольку Стефан Душан завоевал Македонию и основал Скопье – «великий город», по словам дамы Ребекки, «где он был на Пасху коронован царем и самодержцем сербов и византийцев, болгар и албанцев», сербы считают Македонию своей. На Балканах история рассматривается не как череда последовательных исторических событий, что принято на Западе. Напротив, история здесь совершает скачки и ходит по кругу. А там, где история воспринимается таким образом, рождаются мифы. Евангелос Кофос, выдающийся греческий историк, специалист по Македонии, пишет, что «это историческое наследие… поддерживало нации в их движении вперед к государственному строительству, национальному единству и, возможно, к возрождению давно исчезнувших империй».

– Как ты разделишь прошлое? – вопрошал меня поэт Тодоровски. В Скопье было девять утра, и он угощал меня сливовицей и турецким, прошу прощения, «македонским» кофе.

– Ты споришь о том, что имел в виду покойник, – отвечал я.