Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю

Я приехал в Тимишоару просто так. В моем блокноте не было ни имен, ни номеров телефонов. Утром я спросил у администратора гостиницы, как связаться с редакциями местных газет, и мне дали их телефоны. Я отправился брать интервью. В каждой редакции, где я побывал, работали секретарши, было чисто, пепельницы не были завалены окурками, стены украшали произведения современного искусства, а не иконы или плакаты с изображениями рок-звезд. Но что более важно, я не встретил ни одного обозленного человека, ни от кого не услышал чего-то возмутительного.

В Тимишоаре мне быстро стало скучно. Город беден, как и другие румынские города. Люди плохо одеты, с фасадов домов облезает краска, меню ресторанов предлагают одно-два блюда, но в Тимишоаре я больше не чувствовал, что нахожусь в Румынии. Румыния была эхом мира Достоевского: внутренней стороной дьявольского византийского символа, населенной страдающими, одержимыми страстями людьми, чье сознание искажено собственной яростью и верой в дикие домыслы и заговоры. В Тимишоаре Румыния стала не столько реальностью, сколько ярким воспоминанием.

Из Тимишоары я вернулся в Бухарест. Вечерами в «Атене-Палас» открывался «дипломатический салон». Столик нужно было заказать заранее или дать взятку: место получит тот, кто сунет больше леев в руки метрдотеля. В отличие от всего отеля дипломатический салон служил прекрасным напоминанием о прошлой эпохе, отраженной в книгах «Атене-Палас, Бухарест» или «Балканская трилогия».

На потолке в виде купола, выкрашенного в желто-зеленый цвет, сияли восемь хрустальных люстр. Их свет отражался в отполированных до блеска зеркалах. Барочные колонны увивала позолоченная лепнина в виде растительного орнамента, гардины украшало золотое шитье. Цыган негромко играл на скрипке. Официанты подавали черную икру и французское шампанское. С учетом курса лея к доллару на черном рынке цена была вполне приемлемой. В мае 1990 г. большинство столиков занимали журналисты, приехавшие освещать первые за пятьдесят три года (после того как Кароль II установил королевскую диктатуру) свободные выборы. Было также несколько молодых и серьезных пар из Англии и Америки, которые приехали в Румынию в надежде взять приемных детей. По некоторым сообщениям, около 40 000 брошенных детей томились в румынских детских домах-приютах средневекового типа, где многие умирали от голода и болезней. Проблемой для потенциальных приемных родителей было не найти ребенка, а одолеть свору коррумпированных чиновников, чтобы вывезти ребенка из страны. Все возбужденно разговаривали, обмениваясь именами юристов и посредников, а также новейшими политическими слухами. Проститутки кучковались у входа в салон, настойчиво предлагая мужчинам-иностранцам пригласить их на ужин.

Выборы я проигнорировал. Победа Илиеску и Фронта национального спасения была очевидной. Гуляя по Бухаресту в предпоследний день моего пребывания в Румынии, я понял, что, несмотря на все маниакальные попытки стереть прошлое, призраки местной истории встречают меня на каждом шагу.

Последние пять лет пребывания Чаушеску у власти были одной непрерывной оргией безумного уничтожения. Бо́льшая часть южного района Бухареста, за рекой Дымбовица, в том числе шестнадцать церквей и три синагоги – все памятники архитектуры, была снесена бульдозерами. На руинах возник Чентру Чивик (Гражданский центр) – Запретный город сталинизма Чаушеску, строившийся с такой яростью, что местным жителям давали буквально несколько часов на то, чтобы собрать пожитки, прежде чем динамит превратит в прах их старинные дома XVIII–XIX вв.

Бульвар шире Елисейских Полей, вдоль которого выстроились облицованные белым мрамором многоэтажные жилые дома с неоклассическими, квазифашистскими фасадами, ведет к Дому республики[46]. Это свадебный торт из дешевого мрамора с шестьюдесятью четырьмя огромными залами и тысячами помещений. На Дом республики, по размерам превышающий здание Пентагона, ушло столько мрамора, что теперь в Бухаресте камень для надгробий можно купить только на черном рынке. На многие километры вокруг ничего, кроме гигантского пустыря, застроенного вульгарными сооружениями: реализованная мечта мстительного крестьянина.

Впрочем, самое жуткое не в том, что все было уничтожено, а в том, что избежало бульдозерного натиска.

На одном краю Гражданского центра, как раз у границы уничтожения, находится abator – бухарестская скотобойня, не действующая, с заколоченными окнами, но (каким-то чудом) сохранившаяся: ряд напоминающих бараки зданий из красного кирпича, с ржавыми трубами и дымоходами. Именно здесь в январе 1941 г. легионеры совершили самый, вероятно, жестокий акт холокоста.