Широкий, кургузый, с низкой посадкой пароход пришвартовался у пристани, и сразу по нескольким трапам с главной палубы хлынул людской поток. За спиной пехотинцев щетинились винтовки. Кавалеристы без лошадей казались осиротевшими.
Чуть выше на набережной за выгрузкой наблюдала приветственная делегация: представители городской администрации, сербские полицейские, русский генерал в парадной форме. К ним поднялись четверо офицеров, отдали честь, старший обратился к генералу.
– Ваше превосходительство! Разрешите доложить! Полковник Миронос, ответственный за передислокацию. Девятьсот шестьдесят бойцов тридцать четвертой пехотной дивизии и отдельной кавалерийской бригады Второго армейского корпуса вывезены из Галлиполи. Также на борту около пятидесяти штатских – члены семей и… просто русские подданные.
Генерал слушал, выпрямив спину, чуть прикрыв глаза. Тысяча. Еще тысяча в безопасности, слава Вседержителю.
– Здравствуйте, господин полковник! Каковы потери?
Миронос посуровел:
– Около восьмидесяти погибших, еще двести больны. Сыпной тиф, ваше превосходительство.
Представитель города с энтузиазмом приветствовал прибывших, затем обратился к ним по-сербски. Полицейский офицер тут же переводил на сносный русский.
– В полевых лазаретах уже полторы тысячи человек. Больных переместят туда незамедлительно. Условия весьма стесненные, но необходимые лекарства и врачебный уход будут предоставлены всем. Что касается остальных, то новый лагерь для вновь прибывших – в двух километрах отсюда. Мы очень рассчитываем на содействие господина полковника в организации мероприятий по соблюдению карантина. Также необходимо в сжатые сроки провести перепись всех прибывших для назначения ежедневного пособия. Наша городская община приложит все усилия для достойной встречи русских воинов. Добро пожаловать в Котор!
Те, кто уже сошел на берег, постепенно строились повзводно.
На палубе по-прежнему было тесно, море фуражек и штыков колыхалось волнами, как в шторм. Барахина зажало у борта и медленно тащило толпой к трапу. Он мог наблюдать, как с нижней палубы по отдельному трапу санитары в белых одеждах и белых масках выносят тяжелобольных и умерших. Заболевшие недавно шли своими ногами. Тела умерших складывали в ряд на дальнем конце пирса. Больных выводили и выносили с причала по боковой лестнице почти к кромке воды. Там ждало два десятка подвод. Барахин отметил про себя, что все продумано и хорошо организовано.
Шестеро санитаров притащили с палубы лакированный гроб и поставили в один ряд с покойниками. Барахин сощурился, хмыкнул задумчиво, пытаясь вспомнить что-то важное из той прошлой, оборвавшейся полгода назад жизни.
Его, наконец, вынесло течением на стремнину – под ногой закачались и запружинили доски трапа. Тут уж зевать стало некогда – не нырнуть бы, коль ступишь мимо. Но краем глаза Барахин все-таки успел разглядеть заострившийся профиль тифозного больного на очередных носилках. Лишь спустившись на пирс и уже почти выйдя на берег, он понял, что узнал ротмистра Маевского.
Все встало на свои места. Барахин развернулся, его толкнули снова и снова, но он начал пробираться назад, к карантинной зоне.
– Расступись, братцы! Пропустите инвалида!
Солдаты ворчали и огрызались, но сторонились, и Барахин медленно, но верно двинулся против течения.
К пирсу с другой стороны причалил небольшой ботик. Оттуда сошла местная похоронная команда – рослые сербы, лица скрыты под масками. Они начали оттаскивать трупы с причала на палубу. Подошла очередь гроба Келлера. Собрались вшестером, чтобы взяться за тяжелую ношу.
– Сюда нельзя! Запрещено! Карантин! – закричали за спиной.
Толстый седой русский моряк в потертом бушлате подбежал к ним на деревянном протезе и уселся на гроб.
– Нельзя! Не сюда! Это в Белград!
За ним подбежали двое санитаров, попытались поднять Барахина за локти. Он замахнулся на них костылем:
– Разойдись, бараньи морды! Где старший? Кто тут по-русски говорит?
Не дождавшись ответа, вычислил из похоронной команды старшего, поднялся, обратился к нему напрямую:
– Пойми, братушка, здесь важный человек лежит. Целый генерал. Его в Белграде ждут, понимаешь?
Могильщик понял – или сделал вид. Показал остальным, что гроб пока трогать не надо. Похоронная команда продолжила погрузку трупов. Гроб остался одиноко стоять на пирсе.
Оттолкнув санитаров, Барахин побежал по причалу вдоль перил, выглядывая на подводах, куда уложили Маевского. Когда санитары снова попытались выпроводить его из карантинной зоны, он вытащил «наган», поднял над головой и взвел курок.
– Не заставляй грех на душу взять!
Крики на причале долетели и до набережной. Генерал с недоумением наблюдал за прорывом Барахина к гробу.
– Господин полковник, что там за шум? Отправьте кого-то разобраться!
– Сию минуту, ваше превосходительство!