Читаем Балканский венец полностью

Балканский венец

Неверных нельзя было слушать, все они были лживы, и слова их были лживы, но слышал их Урхан-ага, и как будто земля и небо менялись местами своими, черное становилось белым, а белое – черным. И будто он был не он, Урхан-ага, славный воин, прошедший с ятаганом половину подлунного мира, а кто-то совсем другой. Простая песня, лишенная смысла, как и все, ей подобные. Что с того, что он ее слушает? Разве может эта глупая женщина обмануть его или еще как-то навредить?

Новым воинам нет нужды слушать речи гяуров…

Было в этом какое-то колдовство, не иначе. Но очнулся воин от наваждения и обнажил саблю:

– Эй, женщина!

Прервалась песня, и полные ужаса глаза посмотрели на него, как будто он был зверь, вышедший из лесу, а с клыков его капала кровь. Попятилась женщина, пытаясь закрыть ребенка своего от изогнутого клинка. Она понимала слова его, ибо сказаны они были на ее языке, которого он не должен был знать:

– Стой, женщина! Ты ведьма? Что ты пела? Отвечай!

Неверные вокруг них застыли в великом ужасе, и только какой-то старик заступил ему дорогу. Он низко склонил голову свою и припал к стремени Урхан-аги:

– Не гневайся, господин! Это глупая женщина, не ведьма она. Она просто пела колыбельную своему ребенку. Мы все склоняем головы пред величием султана и силой посланцев его. Не гневайся, господин.

Новым воинам нельзя было слушать речи гяуров, ибо были они все лживы и богохульны. Нельзя. Но он слушал и даже говорил на их поганом языке:

– Что за песню пела она? Это тайное заклинание? Она хотела напустить на меня порчу?

– Что ты, господин! Как можно! Это просто колыбельная, ее здесь все поют – спроси любую бабу на деревне, если не веришь.

Неверным нельзя было верить – так зачем же он говорил с ними?

– Любую бабу, значит?

– Да, господин. Если она родом с Подринья [203]. В других местах эту песню поют по-другому.

Ужас в глазах неверных сменился надеждой, что их не порубят на кебаб здесь, прямо на этом месте. Но это не занимало Урхан-агу. Глупые бабы, слабые людишки… Зачем он тратит на них время? Новым воинам нет нужды воевать с женщинами и детьми, это слишком легко и скучно. В разгар боя пить с клинка кровь врага своего – настоящего, того, который бьется и не боится, – это как глоток чистой воды в пустыне. От этого обретали новые воины силы, взятые ими у побежденных врагов. Но такие враги по нынешним временам – редкость. Все боятся новых воинов, трепещут пред ними, а значит, и кровь их стухла, запах ее неприятен. А эти селяне… Они боятся так сильно, что вонь слышна еще на подъезде к селениям их. Пусть поют свои песни и рассказывают свои байки. Они пусты, и нет в них вреда.

Вернулась сабля на место свое.

– Ладно. Пусть поет. Только другую песню.

Склонился старик еще ниже. Кха! Урхан-аге не было дела до этих червей, копошащихся в навозе:

– Эй, женщина! Давай пой, услади наш слух красивой песней!

Вышла женщина вперед, сжимая в руках ребенка своего, и запела – ни разу не дрогнул голос ее, хотя на глазах выступили слезы, а ребенок надрывался от крика:

Смиљ Смиљана покрај воде брала.Набрала је недра и рукаве,Извила је зелени венац,Зелен венац низ воду пуштала.Плови, венче, плови, плови,Мој зелени венче, до Јовина двора,Па запитај Јованову мајкуОће л’ ме Јова оженити [204].

И песня эта не прерывалась, пока орта не покинула деревню, слышна она была даже за поворотом дороги. Сила – вот что главное. У кого есть сила, тот получит и остальное. Таков закон Всемогущего творца неба и земли.

После той песни и захромал конь Урхан-аги.