Балканский венец. Том 2

«Упорный, значит? – подумал про себя Слобо. – Ну ладно, зайдем с другого бока».

– А что ты делать умеешь, мил человек Вук? – спросил староста. – А то вот даже не знаю, что доверить тебе – пни корчевать или камни собирать? А может, ты и поле вспашешь?

– Ни от какой работы не отказываюсь, – ответил чужак. – Но ежели уважаемый староста хочет знать, что я и впрямь хорошо могу делать, то отвечу.

– Ну и?.. – опередил старосту кум.

– Кузнечному делу обучен. Ковачевичи мы. Сабли ковать могу, другое оружие…

Кузнец чуть не подавился куском пршута. Такое не каждый день услышишь. На очумевшем его лице как будто было начертано: «Тоже мне, кузнец выискался! Да я таких кузнецов…!» Глянул староста на руки чужака – а те белые, гладкие, ни одного мозоля на них, ни одного ожога. Кузнец он… Будто прочитав эти мысли, чужак ответил:

– А вы, уважаемый, не смотрите так. Что умею – то умею, за лишнее не возьмусь. Не верите – испытайте меня, допустите в кузницу на ночь. А потом и поговорим. Но ежели кузнец вам не нужен…

Слобо стало даже любопытно, чем всё это закончится. Так и подмывало запустить этого гладкого молодца в кузню на ночь, а потом наутро посмотреть в эти нахальные зеленые глаза. «Ну уж нет, – подумал староста, – так ты нас не возьмешь». А сам сказал:

– Хорошо, Вук, или как там тебя. Пустим мы тебя в кузню… Петар, пустим?

Петар как раз заливал кусок пршута перепеченицей и только икнул, выпучив глаза.

– Значит, пустим, – подвел итог староста.

Судя по виду кузнеца, ему тоже не верилось, что вот этот вот чужак может заменить его в кузне. Но наглость этого Вука настоятельно требовала каких-то действий.

– Только за каждую испорченную стальную полосу, а тако же за каждую ночь работы в кузне в этом случае ты заплатишь нам… – Слобо прервался на миг, подсчитывая барыши – по дукату!

Цена была неимоверно высока. Она должна была отпугнуть желающего пошутить над ними сына торговца. Но не на сей раз.

– Дукат так дукат, – ответил тот равнодушно. – Будет вам дукат.

– Ну ладно, – Слобо встал с лавки, – засиделся я с вами. Значит, по рукам?

– По рукам!

Все закивали головами. Слобо протянул чужаку руку, и тот, как показалось, ухмыльнувшись, ударил по ней своей. Рука у Вука была теплой. А еще Слобо заметил, что ногти у него длинные, длиннее обычного, острые и как-то немного загнуты вниз. Вот ведь дают эти городские! Что удумали. И вот как прикажете жить с такими когтями? Как копать? Как дрова рубить? Как он вообще такими руками клещи будет держать-то? С другого бока, староста был готов поклясться, что Вук ухмылялся довольно, хотя выгоды ему в поставленных условиях было примерно столько же, сколько шерсти с паршивой овцы. И ухмылка эта придавала его лицу еще больше змеиных черт. Казалось, вот-вот изо рта высунется раздвоенный язык.

– Петар, тогда проводишь?

Кузнец с готовностью поднялся из-за стола:

– И где тебя поселить, мил человек? Шупа[44] при кузнице как, сойдет? Там, правда, тесновато да грязновато…

– Вполне сойдет, – был ответ.

Селяне переглянулись. Смотри-ка, даже не торгуется. Странный какой человек.

Слобо откашлялся:

– Ну тогда, может, заглянешь ко мне в кучу? Предложу тебе воды. Небось пить хочешь с дороги-то?

– Не отказался бы.

– Тогда погодь, Петар, мы скоро.

Слобо повел пришельца к куче. Вся женская часть породицы старосты высыпала на крыльцо – видать, давно уже наблюдали за ними. «Ну, бабы! Вот дуры же! – думал про себя Слобо. – Все вывалили посмотреть на чужака. Даже старшая, любимица Бранка. Вот сколько ходит к ней Павле, хороший, работящий парень, чем не жених? Так нет, к нему она даже выйти не соизволит. А тут, припожаловал весь такой из города, да еще и с когтями – и всё, все бабы переполошились, хозяйство свое забросили, сукни[45] задрали и вперед, поглазеть на чудо эдакое. Ну, дуры!»

Вслух же староста сказал:

– Эй, чего вы там на крыльце расселись-то, заняться нечем? Я гостя вам привел, несите слатко[46]! Только чур быстро. Рассиживаться нам тут некогда. Дел много.

Бабы заметались, словно курицы, а все равно глазели на чужака вовсю. Ну что ты с ними будешь делать! Очень скоро на крыльце появилась Йованка в нарядном, по праздникам надеваемом елеке[47], ярком турецком платке и вышитом новом переднике – и когда только успела-то прихорошиться! В руках у нее красовался поднос со слатко: чашей чистой воды и плошкой с золотистым ароматным медом багрема, который не сахарится целый год. Так испокон веков встречали здесь путников и гостей, преступающих порог кучи. Крайне подозрителен был старосте их нынешний гость, но обычаи гостеприимства были важнее.

Под конец хозяйка засмущалась и передала поднос Бранке, старшей из дочерей – на, мол, встречай гостя дорогого. Бранка спустилась с крыльца и с поклоном протянула поднос гостю. И была она в тот миг настолько серьезна, что, кажется, тронешь – и сразу вскинется. Как будто не просто вынесла она по старому обычаю слатко гостю заезжему, а словно здесь и сейчас решалась вся судьба ее.