Балканы: окраины империй

Я дважды пересек страну по ее главной оси, с севера на юг и обратно: из столицы добрался до Ниша, потом отправился к границе с Венгрией и опять вернулся в Белград. Политические драмы последних десятилетий сделали Сербию компактнее, но никак не ограничили пределы метафизического национального пространства. Небольшая теперь страна, показалось мне, существует в двух измерениях: в реальной повседневности сербов окружают почти всеобщая бедность, горькие и сладкие воспоминания о материальном достатке и политических притеснениях югославских времен, безотчетный страх перед будущим, но в воображаемом мире многие по-прежнему питаются нектаром национального величия. Главные препятствия для превращения сказки в быль, как правило, видят в кознях мировой закулисы: империализм (американский, конечно) якобы расчленил Югославию для того, чтобы получить доступ к дешевой рабочей силе. Парадоксальным в этом контексте выглядит желание многих сербов старшего и среднего поколений воспитать умных детей, чтобы они получили пристойное образование, вызубрили пару иностранных языков и немедленно уехали в США, Норвегию или Германию счастливо жить, то есть строить чужие дома и развивать заграничные интернет-технологии. Такими жизненными планами сербы делятся непринужденно, Балканы вообще являют собой зону ограниченного частного пространства. Здесь сложнее сохранить анонимность, здесь чаще спрашивают о личном и охотнее делятся информацией, которая в других районах Европы открыта только для близких.

В Белграде я ощущаю себя не очень уютно, для меня этот город чересчур бетонный, излишне хаотичный, почти совсем бесстилевый, вот примерно как родная с детства Москва. Речь идет о субъективном ощущении — возможно, мне просто не удалось прочувствовать и понять душу Белграда, говорят ведь, что у каждого города есть бессмертная душа. Другими словми, я все знаю и про савско-дунайскую панораму со стен и террас древней крепости, над которой каменно-бронзовым карандашом торчит голая скульптура Победителя, и про австро-венгерского разлива кварталы Земуна, и про веселые шаланды на речной набережной, и про квартал гурманских соблазнов Скадарлию, адрес самых вдохновенных гедонистических строк, какие только сочинили сербские поэты, и про парки Ташмайдан и Топчидер знаю, и про площадь Теразие с гостиницей Москва и фонтаном-чесмой, и про благородную тишину (только воробушки чирикают) в респектабельном вилловом районе Дединье, и про виртуальную перекличку звонниц старого храма Святого Михаила Архангела и новодельного собора Святого Савы.

^{Продавец шербета в Белграде. Рисунок. Конец XIX века}

Но, когда думаю о Белграде, благостная картинка не возникает. Не помогли изменить отношение к этому городу ни вдумчивые прогулки, ни попытки взглянуть на хорошо знакомое новыми глазами, ни посещение корчмы Tri šešira («Три шляпы») с народной музыкой, ни утренний кофе от приветливого официанта в том же отеле Москва, под пианинный наигрыш. Бессильным оказался авторитет воспевавших Белград талантов: и классик Иво Андрич с «Белградскими рассказами», и автор «Магии Белграда» Момо Капор, неплохой прозаик с плохой репутацией националиста, и популярный у отечественного читателя магический реалист Милорад Павич пытались своими книгами переубедить меня, да не переубедили.

Нет, впрочем, оснований сомневаться в том, что именно Белград — первая столица и главный град южнославянского мира. В последние годы этот тезис получил новое неформальное подтверждение: на разные праздники, а то и просто на выходные сюда охотно, тысячами тысяч, съезжается балканская молодежь. Здесь безопасно и совсем недорого, здесь мощная туса, открытые к общению девушки, клубные площадки европейского уровня и повсюду горячий ночной танцпол. Так что добродошли в Hangar с его рейв-вечеринами, в Drugstore c его славой лаборатории техно, в KPTM («Сколько денег, столько и музыки») с его бесконечными афтерпати, в навсегда пришвартованный неподалеку от скейт-парка Ушће танцевальный кораблик 20/44. Правда, все это насквозь прокуренное: Сербия логично использует то обстоятельство, что свои законы устанавливает, не подчиняясь евросоюзовским прописям. В кабаках, отелях, а то и в квартирах можно вешать топор, общение проистекает только под сигарету, что заставило меня вспомнить о насыщенной интеллектуальными и куртуазными дискуссиями московской жизни 1980-х.