Баллада о краденой памяти

Мы немного отошли от Тракта, присели у одного из старых кострищ, поскидали поклажу. Дождь успокоился, облака бесследно исчезли с полыхающего неистовой синевой неба. Ветер тоже затих, дымы из труб стояли вертикальными столбами. Насобрав дров, Рик бросил на Архиерея дальнейшие заботы и наслюнив стеклянный протез, прилаживал его на место, используя вместо зеркала лезвие ножа. Я сел на расстеленную шкуру, чувствуя кожей лица приятное тепло восходящего светила, и задумался о смене облика. Я знал, что раньше изменяться было очень просто, но — как? Испытанное уже освобождение ума не дало ничего, кроме обрывков воспоминаний, подтверждающих это — и все. Я снова почувствовал тяжелую ненависть к устроившим мне эдакую развеселую жизнь. Оставался только шаг, чтобы вспомнить своих врагов — но я не смог. Ненависть смешалась о отчаянием. Когда Рик коснулся моего плеча, я, придя в себя обнаружил, что сгорбившись до боли в руках стиснул голову, словно пытался выдавить из нее скрытое. Он повторил:

— Давай завтракать. И то, уж чего, а жратву мы заработали. Это уж как ни говори, правда — чего только не натворили за ночь. А у тебя все никак не получается?

Я только вздохнул, но под ложечкой и в самом деле засосало от запаха поджаренной на костре ветчины. Погоревать можно было и попозже. Внезапно я остановил Рика, уже собравшегося откусить ломоть мяса:

— Скажи имя моего врага!

Он отвел взгляд:

— Прости, я еще его не знаю. А даже если бы знал, то но мне нельзя этого делать. Может… Я спрошу.

Я повернулся к жующему Архиерею:

— А может быть, ты знаешь? Это очень важно для меня. Мне кажется, что когда я вспомню его, то вспомню и себя.

Архиерей показал на набитый рот и покачал головой. Прожевав, он сказал:

— Да не знаю я его. И Кривой тоже не знает. Откуда нам?

— Мучители, — проворчал я, — Эгоцентрики.

Архиерей и Рик переглянулись и промолчали.

Затем Архиерей снова оглядел из-под ладони окрестности, бормоча:

— Ага, точно. Лишь бы не помер дедуля. Пожевали? Пора двигаться.

Пожитки разобрали по рукам, костер разбросан и тухнет, агонизируя несколькими тощими струйками дыма. Кривой, впрочем, теперь надо присмотреться внимательно, чтобы заметить протез — оглядывается и вздыхает. Неожиданно говорит:

— Смотри, видишь как красиво вокруг? Вот эти поля, деревенские домики, это небо — такое синее, что жуть пробирает, ежели в него долго глядеть?

— Вижу, — в тон ему отвечаю я, — Ничего, красиво. Ты это к чему?

— Да так… — неожиданно смущается он и начинает грызть ноготь, — Просто так.

Архиерей посмеивается одними глазами:

— Да это что, вот портовые города, там действительно иной раз замрешь — и глядишь, глядишь… Пока кто не толкнет или в кармам не залезет. А бывает — и так, и эдак сразу.

Я не возражаю, и разговор затихает сам собой. Я сейчас не интересуюсь достопримечательностями, окружающими нас. Куда более мне любопытен я сам. Поэтому, настроив тело в ритм движения, я вновь погружаюсь в себя. Что же такое — я? Откуда я, каков мой родной мир, как, разрази меня гром, вытащить обрывки памяти и соединить их воедино? И — самое главное сейчас, как я раньше менял свой облик? Снова пробую сконцентрироваться, нащупать что-нибудь. Сейчас я напоминаю себе слепца в незнакомом месте. Двигаясь внутри себя медленно, с опаской, чувствуя, как прохожу возле мрачных, замкнутых непонятных образований. Я толкаю их как двери — входа нет. Правда, нет недостатка в путаных, рваных картинках. Их с каждым днем все больше и не все тут же забываются. Некоторые из-за неясного содержания, иные не содержат, кажется, ничего волнующего, но от них щемит в груди. Наверно они когда-то были очень дороги мне. Перебираю их, но пока неясно, что трогательного в картине безжизненного, безводного серо-сизого мира, в его бескрайней пустыне с серо-черным зернистым песком и источенными ветрами редкими вертикально стоящими столбами дикого камня? В синей дороге, рассекающей фиолетово лиловые заросли? В множестве других картинок, отражающих мгновенные снимки разных миров, их странных существ, непонятных строений и машин?