Баллада о краденой памяти

Обиженный вор замолчал, и немного погодя тоже заснул. Ему снился демон, летящий следом за ним и требующий отдать какую-то безделушку. Самое обидное — Кривой был уверен, что не брал ее. Но демон не верил и упорно требовал вернуть свою вещь. Потом ему приснилась Этли. Это не было колдовством, сон оказался смутным, расплывчатым — княжна шла рядом с ним по улице Аладринга, а он что-то ей рассказывал, рассказывал, не отрывая влюбленного взгляда от улыбки на ее прекрасном лице…

50. Френдхауз-5

— Тысяча чертей, где же завтрак!!! — заорал разочарованный Дэвид Эдвин Ли, сидя уже целых полминуты за девственным обеденным столом, — Дарья, это подрыв устоев! Ты хочешь уморить меня голодом? Это заговор!

— Сейчас, батюшка, сейчас, — прокашлялась кухонная душа, — Опять невесть чего творится. Наши-то басурману войну объявили, так все ни свет ни заря поехали. До обеда, сказывали, никак невозможно вернуться, даже на второй завтрак. Жестоко, видать, воюют. Так накрывать?

Ободряюще загремели кастрюли, и Дэвид сменил гнев на милость.

— Накрывай, да поживее. У меня уже живот к позвоночнику стал присыхать. У-у, как под ложечкой сосет!

На столе появилась скатерть, вышитая оранжевыми петухами по синей парче, на скатерти нарисовалась хлебница в виде серебряного лукошка, распространяя дразнящий кислый аромат свежеиспеченного ржаного хлеба, большая тарелка севрюжьей ухи, стопка блинов на одном блюде и икра к ним на двух других: красная и черная. Дэвид Эдвин Ли зачерпнул большой деревянной ложкой сначала красной, затем черной и распределил их по верхнему блину. Свернув затем блин трубочкой, он недоуменно огляделся. Перед ним возникла объемистая рюмка водки, Дэв удовлетворенно кивнул, любовно оглядел стол, крякнул, выцедил водку и замахал рукой возле сложенного буквой «О» рта.

— Ух, хорошо! — сдавленным голосом похвалил он все вместе и закусил блином.

— На здоровье, государь мой, на здоровье, батюшка, — ответила Дарья, гремя на кухне посудой.

— Так ты говоришь, война? — поинтересовался он, приступая к ухе и поглядывая в сторону вновь полной рюмки, — Куда поехали — близко или далеко?

— Далеко, на Ахаю какую-то. Небось, там все как есть нерусские.

— Дикое, видать, место, — подвел итог Дэвид, решительно беря ложку намазывать новый блин и многозначительно подмигивая рюмке.

Только железная сила воли удерживала гениального изобретателя от того, чтобы нализаться до чертиков и, прихватив балалайку работы известного мастера Страдивари, пойти по бабам. Причина скверного настроения Дэвида была двояка: с одной стороны, вчера во время балета Посол Соединенных Штатов Америки передал ему письмо от родителей, в котором они требовали вернуться домой, в особнячок на Мэйнстрит города Парижа, что в штате Иллинойс. С другой же стороны, он соскучился по нормальному Френдхаузу, с Эн Ди, по которому скачет его дрессированная девочка Мартышка Ло-Рарараа.

Конечно, в доме никогда не становилось совсем тихо, — кашлял и бормотал что-то конюшенный чертознай Тритон Панкратыч, негромко препираясь на иврите шелестели в библиотеке литературой Роза Моисеевна и Соломон Абрамыч, библиотекарские души, разбирая свежие поступления, да и Дарья почти подать рукой готовила ему второе и заодно разговаривала. Сейчас она излагала свою точку зрения на войну.

— …Раньше — то, государь мой, небось и не думали, что такие войны могут быть: поели, повоевали до обеда, пообедали, передохнули с полчаса и снова воевать до ужина. Немец-то и то так не воюет, чтобы кушать да спать дома. Слава Богу, до смерти не убивают, а коль даже и убьют, то ненадолго. Не то, что в империалистическую либо в отечественную, сколь тогда перемерло!

— Это сколько ж тебе было-то тогда, в августе четырнадцатого? — спросил Дэв, приканчивая уху.

— Шестнадцатый исполнился, а через три денька мобилизацию объявили. Моего Васю и забрали против немца. Только три дня мы и жили — то. А Васю убили через год, он у генерала Брусилова служил. Уж я плакала тогда, плакала… А все не верила. Думала — может, обознались, может где живой он. Ждала все, с места не решалась уехать. Уехала уж когда в отечественную снова немец пошел — больно страшно было. После того по селам совсем мало мужика оказалось, так и прожила я свой век незамужней вдовой.

— Да. Повидала ты всякого, — кивнул Дэвид, наблюдая, как тает в воздухе пустая тарелка и на ее месте возникает залепленный блином глиняный горшочек, горячий, только из специального отделения печи, где он томился со вчерашнего вечера. Через дырочки блина ноздри Дэвида защекотал сложный аромат грибов, мяса, сыра, соусов и вина. Он тихо вздохнул и причмокнул.

Сейчас его можно было брать голыми руками. Если, конечно, не мешать наслаждаться сложным деликатесом.

— Ну, Дарья, ну ублажила! — сказал разомлевший от одного аромата Дэвид, — Ну, спасла! Не жалею, что ты у нас кухаришь. А ты-то как, не клянешь меня, что помереть не дал?

Дарья замолчала. Дэвид успел с расстановкой, постанывая в гастрономическом экстазе, наполовину опорожнить горшочек, когда снова раздался ее голос: