Баллада о Максе и Амели

Макс ответил не сразу. Помолчав некоторое время, он в конце концов сказал:

– Нет, не верю.

– Но она ведь не болела.

– Нет, не болела.

– Значит, вполне может оказаться, что она еще жива, – попыталась я его подбодрить.

– Может, она и в самом деле еще жива, – ответил он, но отнюдь не уверенным тоном. – Однако…

Он замолчал.

– Что?

– Если Фиона еще жива, то почему у меня в груди черная дыра, которая никак не уменьшается?

Потому что Фионы больше нет.

Как-то по-другому объяснить себе это я не могла. Получалось, что собаки умирают и в мире людей. В одиночестве. Другие псы при этом не присутствуют, и попрощаться перед своей смертью собаке не с кем. Она не может попрощаться даже с теми, кто жил с ней рядом. Даже с теми, кто ее любил. Ради долгой жизни у людей собакам приходится обрекать себя на оторванность от других собак.

– У тебя теперь какой-то грустный вид, – сказал Макс.

Я ничего не ответила.

– Ты права, конечно же, и Фиона все еще жива, – сказал он, пытаясь подбодрить скорее меня, нежели самого себя.

Да уж, этот пес был чокнутым. Однако совсем не в том смысле, в каком я считала его чокнутым раньше. Ну кто на свете счел бы более важным утешить кого-то другого, кто грустит, если его самого еще сильнее терзает грусть?

Только Макс, который поделился со мной едой.

19