Баллада о Сандре Эс

— Маму всегда было трудно понять, — добавил другой.

— Иногда она уходила из дома, не сказав, когда вернется…

— … и куда направляется.

Харри смотрел на брата. Обо мне они как будто и забыли.

— Помнишь коробку, которую она хранила под кроватью?

— А ту сумку, которую нам не разрешалось открывать?

— У нее всегда были тайны.

— Мы, наверное, никогда не узнаем, кем она была на самом деле.

Роберт смущенно улыбнулся, вдруг вспомнив, что я стою рядом, и взял меня за руку.

— Но она была хорошей мамой, вы не подумайте плохого.

— А как она рассказывала сказки…

— «…и тогда папа-медведь зарычал: “Кто съел мою кашу?!”»

— Ей бы в театре играть. У нее актерский дар.

— «…а медвежонок заплакал: “Кто-то спал в моей кроватке!”»

Братья так развеселились, что решили не дожидаться медлительного лифта. Спускаясь по лестнице, они продолжали изображать трех медведей и вспоминать детство.

41. Какао со взбитыми сливками

Он ждал меня в кафе при санатории. Высокий довольно худой мужчина в светло-бежевом пиджаке. На столе перед ним стояла пустая кофейная чашка.

После я задумалась, почему сразу узнала его среди остальных стариков, которых в этом кафе было множество. Наверное, потому, что он единственный не казался стариком.

— Я плохо ориентируюсь в городе, — пояснила я, понимая, что заставила себя ждать.

— Да еще и эта отвратительная погода! Тебе обязательно надо выпить какао со взбитыми сливками.

Я улыбнулась, и он без труда встал из-за стола, решив, что я согласна. Опираясь на трость, Бенгт Мортенсон направился к прилавку и вскоре вернулся с подносом, на котором нашлось место не только чашке какао, но и булочке с корицей.

— Ты, похоже, сильно замерзла, — сказал Бенгт Мортенсон, усевшись на стул. — Пей, пока не остыло, а потом все расскажешь.

Я чувствовала на себе его осторожный взгляд. Обычно меня раздражает, когда за мной наблюдают, но его взгляд мне даже нравился.

Бенгт Мортенсон терпеливо ждал, когда я доем булочку. Я отламывала по кусочку, двигаясь от мягкой середины к хрустящему краю. Что я собиралась спросить? Любил ли он Юдит? Но ведь не для того же я ехала сюда, чтобы по-шпионски проверить, правду ли она рассказала?

— Как она?

— По-разному. Иногда бодрая. Однажды вечером даже собралась пойти на танцы. Вы с ней, кажется, много танцевали?

Бенгт Мортенсон тихонько рассмеялся, а потом вдруг смутился, как будто испугавшись своей откровенности.

— А иногда до нее совсем не достучаться. Хочет, чтобы ее оставили в покое.

— Давно ли ты там работаешь?

— Две недели.

— И вы… ладите?

Мне показалось, что он хотел спросить что-то другое: взгляд скользнул и неуверенно забегал по сторонам.

— Ты ведь не сказала ей, что поехала на встречу со мной?

Я покачала головой, и он спросил тем же робким голосом:

— Что она тебе рассказала?

Я стала сгребать крошки на столе. Мне вдруг стало неуютно. Как будто, разговаривая с Бенгтом Мортенсоном, я предавала Юдит. Он снова засмеялся, как-то нервно.

— Послушай, а вдруг мы говорим о разных Юдит? Вот какая она была, когда мы встретились…

Он достал фотографию из кармана пиджака. Черно-белую. Женщина и мужчина на скамейке в парке.

— Вы тут очень похожи на себя, — сказала я. — Юдит сильно изменилась. Хотя, конечно, сразу видно, что это она, — поспешила добавить я.

— Это наша последняя встреча. По крайней мере последняя перед тем, как она разорвала помолвку.

Я внимательно посмотрела на фото. Юдит улыбалась, Бенгт обнимал ее за плечи. Все как положено. И кто-то смотрел в видоискатель фотоаппарата.

— Кто вас снимал?

— Я попросил прохожего. Фотоаппарат, конечно, был мой. Мы часто встречались в том парке. Сидели на той скамейке. Это было наше место. Не помню, чтобы нам хоть раз было холодно. Мы сидели, не обращая внимания на то, что творилось вокруг… А времена были беспокойные.

— Вы, кажется, многого не знаете, — произнесла я, не поднимая глаз. — Рассказывала она вам, например, о том, что было написано на витрине магазина однажды вечером, когда она вернулась домой?

Бенгт Мортенсон покачал головой:

— Нет, не помню такого. И что там могло быть написано?

— «Еврейская шлюха». Большими красными буквами.

Может быть, я произнесла эти слова слишком громко, слишком жестко. А может быть, мне просто показалось, но кто-то, кажется, обернулся и посмотрел на нас.

Бенгт Мортенсон взволнованно прижал руку ко лбу, как будто у него внезапно разболелась голова. Он откинулся на спинку стула и враз постарел.

— Не понимаю, почему она мне не рассказала…

— Потому что не хотела вас беспокоить. Потому что не верила, что вы можете ей помочь, — тихо произнесла я, наклонившись к нему.

— Она не дала мне ни малейшего шанса! Она была такая упрямая. И у нее были свои тайны.

— Ваш брат был нацистом. Разве непонятно, что она не могла делиться с вами всеми тайнами? — сказала я и, не удержавшись, добавила: — Если бы вы знали, что она сотрудничает с движением Сопротивления, вы расстались бы с ней?

Бенгт Мортенсон поднял на меня измученный взгляд:

— Ты говоришь совсем как она. То же упрямство.

— Это не ответ.