Наступившее утро не рассеяло туч, заслонивших небо. Хозяин лавки тяжело пробудился после короткой ночи. Появление капитана всколыхнуло воспоминания старого моряка. Роуп снова оказался под водой, камнем опускаясь на дно. Один во мраке, под толщей вод, безжалостно давящей на грудь. Он отчаянно всматривался вслед удаляющемуся пятну света. Там, далеко на поверхности, виднелось пламя, людские тела мотало волной меж корабельных обломков, кто-то противостоял, безвольных утягивало во тьму. Там ещё боролись за жизнь, здесь же, в ледяной ловушке, мучаясь от беспомощности, он ожидал погибели. Снова ждал, ждал, ждал, пока из мрачных видений его не освободил спасительный рассвет. Тревожные сны, словно сторожевые псы, возвращали его в ненавистное горькое прошлое, давая лишь перерыв на дневные заботы.
Пьёвро нигде не было. На столе осталось послание с указаниями и приписка: «Шансы выпутаться живым малы и уменьшаются с каждым днём. Я иду по новому следу. Если не свидимся более, сделай, как договорились. Мой когг, что стоит под парусом у причала, твой».
И старый моряк понял, что Спрут опять сделает всё по-своему. Как и всегда.
Глава 27
«Пожалуй, Роуп попал в самую точку, – размышлял Пьёвро, отправляясь по следам новой зацепки, – я влез между молотом и наковальней. С одной стороны – французский король, с другой – Орден тамплиеров. И неизвестно, когда молот ударит».
В этот раз путь его лежал на побережье Фландрии, в порт Кале.
«Таверна капитанов» прилепилась к скале, будто вросла в неё, как обитатель рифа. Каменный щит надёжно укрывал её от штормовых ветров. Сюда легко можно было добраться из порта по каменистой дороге, достаточно было перевалить через небольшой холм. Здесь, на твёрдой земле, в бухточке, спрятанной от чужаков, моряки ощущали себя свободно. Это был мир с собственными правилами и традициями.
Спрут никогда здесь не был. Он убедился, что идёт в правильном направлении, лишь издали услышав знакомую песню.
Сколько раз Пьёвро сам пел её со своей командой. И работа спорилась, и казалось, что даже корабль быстрее несёт их к знакомым берегам. Это не крестьянские рифмы, что распевают на деревенских праздниках, и не псалмы, льющиеся с хоров церкви. Слова, ставшие опорой морской общины, унимали тоску по дому, поддерживали в трудных схватках со стихией. Песни моряков – это иной случай. Им присуща особая красота и сила. Когда сливаются баритоны серьёзных крепких мужчин, даже громадные волны отступают и появляется надежда.
А уж если дружная песня не помогла, моряку оставалось только молиться.
Уже с порога здесь велись оживлённые разговоры. Не было свободного места, и народ толпился. Хвастуны делились подвигами, в стороне крепкие мужи мерились силой, обычное дело.
Пьёвро уверенно шёл в самую гущу, продвигаясь мимо столов с шумными компаниями. Две монеты звякнули на углу стола. Все уставились на загадочную фигуру. Незнакомца можно было бы принять за моряка, если бы не странное франтоватое одеяние. (Одежда, которую Пьёвро позаимствовал у госпитальеров – своя-то сгорела, – была явно с чужого плеча. Это был единственный камзол, какой пришёлся ему впору). Но Спрута всё это мало заботило. Он стоял твёрдо, прямо, всем своим видом настаивая на всеобщем внимании.
– Это серебро для тех, кто любит поговорить, – обратился он к завсегдатаям, – тот, чьи истории окажутся интересней, получит вдвойне. Я ищу дворянина с перстнем, что горит огнём при дневном свете!
Дремавший пьянчуга очухался, как только разговор зашёл о наживе. Здешний народ мог учуять поживу, даже находясь по другую сторону пролива. Однако, кто хорошо знаком с морем, знает, что моряки объединяются только в двух случаях: когда ветер крепчает и когда на борту оказывается чужак.
– Здесь все господа! – вдруг послышалось из толпы.
Моряки захохотали. Какой-то человек, сдвинув в сторону кувшин и пустые тарелки, дотянулся до монет, поднял одну из них и покрутил над головой. Он громко объявил всем:
– Гляньте-ка, братцы! – раскрылась его беззубая пасть. – Решил купить наш голос королевскими монетами. А более обточенной железки у тебя не нашлось?