Баллада об атлантах

Картина была потрясающей: глубокое синее небо, парящие над землей грифы, солнечный золотистый круг и впереди сплошным красно-коричневым валом, перегораживая южный горизонт, высились скалистые громады хребта. Здесь, на высоте двух соляров, воздух свеж и прохладнее, чем на берегу океана.

В белом комбинезоне, он упрямо носил его в знак скорби по родителям (белый в культуре атлантов — цвет скорби и печали) Бомани шел по звериной тропинке, ведущей по заросшему лесом и густым кустарником плато, что протянулось до подножия горных пиков. К хребту Энкелада, занимающего центральную часть острова трое охотников: Бомани и гвардейцы Тоон и Стертоп прилетели на пушпаке. Пилот остался ожидать в кабине, а собутыльники вооружились обычными копьями, мечами из суперпрочных сплавов и переоделись в доспехи. В горах встречались дикие цахел — потомки тех, кто не захотел жить в тепле казарм и сбежал от атлантов. Одно время собирались устроить на беглецов большую охоту и очистить дикие места острова, но после возобладало другое мнение. Ведь что может быть лучше охоты на диких цахел? Когда одна мысль, что ты охотишься и на тебя охотятся, будоражит кровь? С тех пор охота на цахел стала любимым хобби атлантов, полуатлантов и истинных людей. Вот только брать с собой громовое копье считалась неспортивным. Достаточно и того, что охотник в доспехах, непробиваемых копьем с каменным наконечником.

— Так вот, друзья мои, иду я такой, — гвардеец оглянулся вокруг, словно пытался вспомнить места, — не здесь это было, но совсем рядом где-то. Заворачиваю за поворот и ну тебе — здрасте. Нос к носу сталкиваюсь с целым выводком диких цахел! Три самца и четыре самки с выводком! Нос к носу, представляете? Ну я не будь дурак, первого копьем в живот, второго отоварил древком по голове. А последний кинулся на меня. Пришлось бросить копье и прирезать мечом. Самки заорали и бросились бежать, но разве от меня уйдешь? Самок я точно всех перерезал, кроме одной — беременной. Ее, как и положено по закону, связал. Наверное, уже и родила где-нибудь на ферме? Вот насчет мелочи не уверен, похоже нескольким удалось бежать! Кстати, вот за этим поворотом все это и было, — гвардеец ткнул левой рукой в скалу, около которой тропа заворачивала в сторону. Правой он держал на плече древко средней длины копья, которое можно было использовать и как метательное.

Бомани не слушал его. На душе было муторно, наверное, из-за вчерашнего возлияния.

— Вот будет умора, если мы сейчас наткнемся на цахел? — произнес с смешком.

Все произошло, когда охотники завернули за очередной поворот горной тропы. В воздухе что-то с шуршанием промелькнуло. Миг и перед гвардейцами, идущими на пару шагов впереди Бомани замер полуголый человек гигантского, под три метра, роста, широкий в плечах и длиннорукий. Он действовал стремительно. Ладони обхватили затылки незадачливых охотников. Головы с ужасной силой и грохотом ударились друг об друга. Шлемы были непробиваемы для холодного оружия, зато их содержимое оказалось слишком хрупким. Гвардейцы рухнули на землю словно тряпки. С первого взгляда понятно, что они бесповоротно мертвы.

Гигант, на голове его сверкал обод из проволоки в виде короны, поднял глаза, взгляд уколол Бомани.

В нескольких лярах от себя полуатлант увидел исхудавшее, обветренное ветрами, но такое знакомое лицо.

— Благословенный богами Гратион. Отец, — он рухнул на колено и опустил голову, — я бесконечно рад встрече и тому, что ты жив!

Гратион порывисто шагнул вперед, могучие руки упали на плечи сына, подняли и прижали к груди.

— Сын, Бомани! — сын едва доходил родителю до половины груди, но это и неважно. С минуту атлант разглядывал его, левое веко у него чуть заметно дергалось, потом Гратион отстранился и произнес глухо:

— Я ждал тебя, сын мой, ждал долго и почти потерял надежду увидеть, об этих двоих, — он кивнул на мертвых гвардейцев, — не сожалей, это соглядатаи, посланные врагами — поймать меня или хотя бы убить.

— Но почему тебя преследуют, отец? И где матушка? Что с ней?

— Мужайся сын, ее убили, а я… я не смог защитить ее. Я сам едва спасся.

Атлант молчал. Бомани был бледен, на лбу выступил пот. Он был воином и слез не показал никому, только что-то прошептал. "Матушка… — разобрал Гратион, — прости своего непутевого сына…" Отец скорбно смотрел на его хрящеватый нос, на покрытые тенью глаза, на исхудавшее лицо. Несмотря на все подтвержденное подвигами и годами мужество, лицо, скорее, напоминало маску скорби.

Наконец, вытерев испарину дрожащей рукой, Бомани, с растеряно-бледным лицом, пробормотал:

— Отец, как это произошло? Что вообще здесь происходило пока я защищал страну Атлантов на далеком Востоке? Мне там, — он повернулся в сторону Посейдониса, — многое наплели, но я не верю этому и на муравьиное крылышко! (идиома, аналогичная русскому "и на йоту").

— Она погибла, страшно погибла, — атлант помрачнел и отвернулся, через несколько мгновений посмотрел в осунувшееся лицо сына, — Я любил ее.