Баловни судьбы

Кто ж про это мог знать, просто мы решили угнать машину покататься, а тут подвернулся этот «ситроен». Он показался нам очень шикарным. Наверно, в ту ночь мы были не в себе, и Калле и я. Почему? Даже не знаю. Но ясно, что у человека начинают нервы шалить, если он день за днем болтается без дела. Не думай только, что мы каждый день слонялись по городу и угоняли машины. Но иногда случалось. Мы знали, как это делается. Что правда, то правда. Не зря мы учились в Вейтвете и Линнерюде. Нужно быть полным дебилом, чтобы не понять, как вскрывают и заводят машину, если ты несколько лет каждый божий день торчал на станции метро в Вейтвете. Но говорить после этого, что мы оба опасные, что мы малолетние преступники и представляем собой угрозу для общества, потому что носим при себе велосипедные цепи, ножи, оружие или уж не знаю, что там еще, — этот номер не пройдет. Это даже в суде не прошло. Когда легавый, который убил Калле, вякнул на суде, что он думал, будто мы опасные преступники, и потому боялся преследовать нас, не сняв пистолет с предохранителя, он явно хватил через край. Даже для суда — через край. И судья, и защитник, и присяжные смутились, когда он это сказал. А кое-кто из зала вытаращился на меня — я сидел на скамьях для публики. Сложения я довольно хлипкого, размер обуви у меня сорок второй, и вряд ли кто станет утверждать, что Калле сильно отличался от меня в этом отношении. Да это и проверить легко. Спроси хоть кого из нашего бывшего класса, любого из нашей школы в Линнерюде. Кого, как не нас, Круска обычно освобождал от физкультуры и гонял по своим делам. Таких спортсменов, как мы с Калле, он предпочитал на своих уроках не видеть. Круска болел за честь класса, для него пытка была смотреть, как мы с Калле прыгаем через козла, стоим на руках или пытаемся сделать сальто. Единственное, в чем мы были сильны, так это в беге. Бегали мы отлично. Если нам с Калле во время эстафеты удавалось попасть в одну команду, ее уже ни кто не мог победить. Мы, бывало, кого угодно обставим. Потому что бегать научились, когда были еще от горшка два вершка. От кого только мы не бегали — от дворников, от соседей, от взрослых мальчишек с нашей улицы, от своих врагов, с которыми постоянно воевали, от учителей. Если мы что-то и умели, так это бегать. Только от пули, вылетевшей из «вальтера» калибра 7.65, убежать не так-то легко. Если бы тот легавый стрелял в меня, я бы тоже не убежал.

Калле летел со всех ног. И не его вина, что гад, бежавший за ним, насмотрелся по телику детективов.

Была ранняя весна, только-только стало тепло, весь Грорюд буквально стонал от резкой перемены погоды. В Нижнем Фурусете от Бойни шел пар, как от белого медведя в клетке, громко жаловались моторы рефрижераторов, и люди выходили оттуда с инеем в волосах и каплями холодного пота на шее. Это случилось всего год назад, прошлой весной, а сегодня, похоже, никто уже ничего и но помнит, кроме тех, конечно, кто имел отношение к этому делу.

Но стоит завести о нем разговор, и оказывается, что люди помнят. Отлично помнят все, что случилось той ночью. Они не хотят забывать Калле. Только это меня и спасло. Я и сам был на волосок от гибели после той ночи. Пока до меня не дошло, что не я один помню об этом. Что другие тоже помнят, что это засело в них. И забыть это невозможно.

Многие, оказывается, пострадали от полиции.

Мы-то с Калле еще и раньше бывали в ее лапах. Мы знаем, как бьют там в подвалах.

Только вот Калле не просто пострадал. Он погиб. И рядом с ним не было ни души. Если он и кричал, его никто не слышал. Если просил чего, никто об этом не знает, кроме того гада, который в него стрелял.

Когда Калле упал, он был там один как перст. И кто же, кроме нас, его друзей, может сохранить память о нем — кто он был и за что его убили. Как все произошло и что случилось после. Что было и что стало. Только не знаю, Калле, слышишь ли ты меня там, где ты теперь находишься.

В последнее время я начал читать газеты. Раньше я их не признавал. А теперь признаю. Это одна из перемен, что произошли со мной.

Однажды я прочел в газете интересную статью.

В ней говорилось, что в Америке, то есть в Соединенных Штатах, подсчитали, что обычный мальчишка смотрит телик три часа в день. И им кажется, что это еще заниженная цифра. Значит, получается, что к семнадцати годам — это как мне сейчас — он уже ухлопал не меньше пятнадцати тысяч часов своей жизни на сидение перед ящиком. За это время он, по их подсчетам, стал свидетелем около десяти тысяч убийств. Это круглая цифра, на деле, может, чуть больше, а может, и меньше. Десять тысяч чистых убийств!