Баловни судьбы

К подмастерью по вечерам приезжала подружка, неизменно с опозданием на пять минут. Она торопливо входила в палату, запыхавшись от быстрой ходьбы, и всякий раз объясняла задержку либо тем, что не успела на автобус, либо тем, что у велосипеда спустила камера. Подмастерье постоянно ворчал из-за этих опозданий, но скоро забывал о них и начинал тщательно изучать, что она ему принесла. Подружка рассказывала, как прошел день в конторе, однако подмастерье перебивал ее и принимался говорить о своих делах, и происходящее с ним так или иначе оказывалось неизмеримо интереснее и значительнее. Иногда приходили родители и младшая сестра подмастерья, эти говорили все разом, наперебой, и на постели появлялись новые и новые свертки, пакеты, журналы, коробки. С трудом втискивая стулья между двумя кроватями, они толкали ту, что посередине, и, извинившись, спрашивали:

— Ничего, если мы возьмем твой стул?

— Да берите, не спрашивайте, — говорил подмастерье. — Он из этого, знаете, интерната, к нему никто не придет.

И пусть к нему никто не приходит. Он понятия не имел, как себя вести, если кто-нибудь придет. Да к тому же они все уехали: Клэс, Микаэль, Бондо и остальные. Уехали в Норвегию.

За окном лил дождь. Приближался посетительский час, послеобеденный. Подмастерье хихикал над своими комиксами, старик спал.

В Тьёрнехойе заболеть значило то же самое, что выиграть в лотерею. Всякий раз, когда кто-нибудь из детей заболевал, директриса совершенно менялась. К лучшему. Обычно едва теплившееся в ней материнское чувство разгоралось ярким пламенем, и больного окружали безграничными, по меркам Тьёрнехойя, вниманием и заботой. Заболевшего немедленно водворяли в специально приготовленную постель в маленькой комнатке рядом с кабинетом директрисы, и, стоило ему только захныкать или повернуться на другой бок, она была тут как тут и принималась закрывать или открывать окна, заботливо взбивать подушки, гладить по головке. Словно для принца или принцессы, в маленькую комнатку тащили самые вкусные кушанья, фруктовую воду, кучи игрушек. Рассказывали даже, что директриса иной раз сама часами читала вслух у постели больного. И когда счастливчики с пижамами под мышкой возвращались по выздоровлении в спальню и передавали все эти невероятные истории о директрисе, то казались как-то по-особому приветливыми и добрыми, а на их лицах блуждала рассеянная улыбка, точно им довелось испытать нечто необыкновенное.

Сам он никогда не хворал, лишь однажды вообразил, что заболело горло и начался кашель. Он уже предвкушал, как станет пить гоголь-моголь и фруктовую воду, но примчавшаяся директриса потрогала ему лоб и заявила, что все это ерунда, ничего у него не болит.

Была в Тьёрнехойе и другая возможность приятно провести несколько дней, но она тоже не выпала на его долю. Впрочем, таких, кому посчастливилось попасть в число любимчиков Эльсебет, самой молодой и красивой среди персонала, было весьма немного. Обычно ей разрешали в свободное от работы время брать одного или двух воспитанников на прогулку в город или — что уж совсем неправдоподобно — пригласить их к себе домой на целый уикенд. Везло же людям! Чистенькие, принаряженные, они ждали, пока Эльсебет возьмет пальто и сумку, и с невозмутимым видом переносили беспощадные насмешки остальных. Избранники менялись нечасто, но случалось все же, кто-нибудь из них покидал Тьёрнехой, и тогда ребят охватывало волнение, покуда не выяснялось, кто же угодил в разряд счастливчиков.

Больные и любимчики Эльсебет — вот кому везло в Тьёрнехойе, ну и в какой-то мере старшим. Справедливости ради нужно сказать, что директриса и к старшим питала известную слабость, хотя это чувство ни глубиной, ни силой не могло сравниться с тем, какое она испытывала к больным. Многое позволялось старшим. Им разрешали кататься на велосипедах, а долгими воскресными вечерами они могли скоротать время в кино. Иногда директриса приглашала их в гости, и они пили у нее чай с пирожными и рылись в старых журналах. Да, в старшей группе было тоже не худо, да и вообще в Тьёрнехойе жилось бы совсем не так плохо, достаточно было попасть в одну из категорий счастливчиков. Но если ты был в младшей группе, да еще здоров, как бродячий пес, то субботние и воскресные дни, когда домой не отпускали, тянулись бесконечно долго. В такие дни добрая половина персонала отсутствовала, дети дрались из-за старых поцарапанных игрушек, спорили из-за настольных игр и журналов, портили друг другу рисунки, а то просто сидели по углам или, стоя на коленях на лавочке, всматривались в дождь, струи которого все текли и текли по стеклам, однообразные и нескончаемые, как слезы одинокого ребенка.

Если б кто-нибудь спросил, как ему жилось в Тьёрнехойе, первом его детдоме, он ответил бы, что там было, в общем, неплохо и всегда шел дождь. Но, разумеется, никому и в голову не приходило спросить его об этом.