Балтийская легенда

— Конечно, буду. Но это совсем другое волнение. Ведь я артист. Разве может быть человек искусства с холодной душой! Я частенько задумываюсь над тем, как жили и творили Лидия Койдула, Амандус Адамсон, Иохан Кёлер — гордость эстонского народа. Я уже не говорю о гениях русской культуры — наших учителях.

Передохнув, Сырмус заговорил с еще большим темпераментом:

— Помнишь, «Соловья Эмайыги» Койдулы? Кёлера нельзя забыть, пока сохраняются его полотна. Адамсон уже при жизни увековечил себя «Русалкой» и севастопольским памятником погибшим кораблям. Я преклоняюсь перед этими творениями — в них чувствуется великая страсть, бьющаяся мысль, боль народная… А что может оставить после себя артист? Аплодисменты, крики «браво», которые завтра забудутся? Конечно, сохранятся афиши, газетные рецензии. Но это же мертво! Разве они передадут душу, горение музыканта?..

— Нет, ты не прав, Юлиус! — перебил Отто. — Твой талант тоже принадлежит народу. Своей скрипкой ты служишь революции. Мне рассказывали, с каким жаром ты играл во время студенческой демонстрации протеста против Кровавого воскресенья. В январскую стужу за тобой, во главе всей Петербургской консерватории, шли твои товарищи со скрипками у плеча. Ты не раз огнем своей игры зажигал других, звал к борьбе… А сборы, которые передаешь в партийную кассу? Пойми: тебе не обязательно лезть в самое пекло. Береги себя.

— Нет. Тут я придерживаюсь французского афоризма: «Когда говорят пушки — музы молчат…» После нашей победы музыка будет славить героев, труд, новую жизнь. Революция принесет людям не только свободу, но и духовное обновление, расцвет культуры. Сейчас же я прежде всего боец. Разве эти руки, руки скрипача, не принесли сегодня сюда чемодан с динамитом?

Послышались шаги. Кто-то шел через двор решительной походкой. Друзья оборвали разговор. Только теперь они заметили, что стемнело.

— Есть тут кто живой?

Не дожидаясь ответа, в сарай вошел Павел. Оба эстонца поднялись ему навстречу.

— Вот и добрался до вас, — здороваясь, проговорил матрос. Нащупав в темноте какой-то ящик, он сел. — Я из города прямо к лайбе ходил.

— Как там? — не утерпел Отто.

— Старик было заупрямился. Погода ему не нравится. Пророчит шторм. Похоже, и так. Но задерживаться нельзя. Еле-еле уговорил. В его надежности не сомневайтесь, не раз нас выручал. Товарищи отдыхают? Пора их поднимать.

С этими словами Павел вышел. Было слышно, как он взобрался по приставной лестнице на сеновал. Оттуда донеслись тихий говор и возня. Потом по одному в сарай вошли боевики. Зажгли фонарь. Из-под сетей вытащили ящики с оружием и патронами, мешки с провизией. Взвалив на себя груз, все цепочкой двинулись за Павлом. Шли молча. Кое-где из темноты выступали силуэты домов и сараев рыбацкого поселка. Скоро они исчезли за росшими на склоне соснами. По деревья кончились, и вместо каменной тверди под ногами заскрипел песок. В лицо ударил ветер. Послышался шум волн. Запахло водорослями.

Лайба стояла у самого берега на глубоком месте От ветра с моря лодку надежно прикрывала скала.

— Товарищ Анатолий встречался сегодня с Черновым, — вполголоса заговорил Павел, отведя в сторону Отто и Сырмуса. — Рассказал ему про Валентина Кузьмича. И что, вы думаете, тот ответил? «Это уже не первый случай, когда охранное отделение распускает о Валентине Кузьмиче злостную клевету. Наша партия верит в его честность». Но мы-то знаем и другое. Теперь ни для кого не секрет, что Гапон, с которым эсерики столько цацкались, оказался чистокровным полицейским агентом. А разве большевики не предупреждали об этом? И пришлось архиреволюционерам своего «героя» повесить на глухой даче под Питером.

Павел зло сплюнул.

— Эсеры уверяют, — продолжал он, — будто в Кронштадте к восстанию все готово. Якобы на броненосцах «Слава», «Цесаревич» и других кораблях матросы только ждут сигнала. Но мы опасаемся преждевременных, спровоцированных выступлений. Вместо удара кулаком получится тыканье растопыренными пальцами. Революционность эсеров на поверку может обернуться авантюрой. Беда, что многие их слушают. Товарищ Отто, проинформируй обо всем Оскара. Подтверди ему, что восстание назначено на конец августа — начало сентября.

Старый рыбак успел по-хозяйски уложить в лайбе груз, тщательно прикрыв его брезентом и сетью. Парус был подвязан и опробован. Люди спокойно, без сутолоки занимали места. На берегу на корточках присел сын рыбака и с трудом удерживал за борт качающуюся лодку.

— До скорой встречи! — Павел задержал шершавую ладонь старого финна. — Надеюсь, как на себя.

— А бури не миновать, — сердито проворчал лодочник.

Он окликнул сына, и тот проворно вскочил в лайбу. Вооружившись багром, юноша уперся им о камень, отводя нос лодки к выходу из бухты.

— Весла! — бросил старик, проверяя руль.

Две пары весел опустились на воду. Лайба медленно, как бы нехотя, стала отходить, растворяясь в темноте.

Утром стало известно: царь вероломно распустил Государственную думу.