Читаем Балтийская сага полностью

Вот что я вам хочу сказать, мой терпеливый читатель: сегодня, в темный (как «темная материя»?) декабрьский день я закончил свои мемуары. Шесть лет и четыре месяца писал я их. Несколько раз надолго прерывал писанину, – то болезни одолевали, то работа просто не шла; я будто лбом упирался в трудное обстоятельство, не находил нужных слов, ругал себя: старый хрен, какого черта взвалил на себя непосильное дело… лежал бы на диване, читал «Похождения Рокамболя» или «Дочь тысячи джеддаков» – вот приличное занятие для пенсионера… и не надо ломать голову над неподатливой фразой… и голова, между прочим, меньше бы болела… Н-да, головные боли – в букете моих болезней они занимают первое место…

Но спустя какое-то пустое время прожитая жизнь вновь вторгалась в беспокойную память. «Ты! Старый хрен! – словно бился в черепной коробке ее хриплый голос. – Какого черта валяешься на диване и лупаешь глазами на дурацкие сериалы со стрельбой и мордобоем? Кто, если не ты, опишет дерзкие атаки “щуки” Федора Ивановича Кожухова? Случайную (но предопределенную!) встречу в Хельсинки с кронмятежником Терентием Кузнецовым – твоим тестем, сатана перккала? Взлет и падение твоего отца, сломленного ужасным «ленинградским делом»? Кто, если не ты, опишет захоронение урны с прахом отца в море, у банки Штольпе?

Кто напишет о твоей Раисе, о ее храбрости и нежности, о вашей любви – если не ты?»

В этот короткий темный декабрьский день поздним вечером я записал: «Ты ушла слишком рано. Колокол звонил не по тебе. Знаешь, Райка, нам следовало уйти вместе. Жаль, что я этого не понял тогда. Снова и снова шлю тебе, моя дорогая, в заоблачные выси, где обретается твоя душа, свое признание в любви».


Я написал это – и понял, что мемуары закончены.

Не хотелось думать о том, что предстоит еще много работы: вычитать рукопись, отредактировать, сократить по возможности, набрать ее на компьютере (Люся дала мне номера телефонов своей знакомой девицы Ларисы Борисовны, которая наберет за умеренную плату). И совсем не хочется в этот знаменательный час думать о дальнейшем движении дел: какому издательству предложить, как долго будут читать и как отнесутся… да и вообще: удастся ли издать?..

Не хочется портить себе настроение подобной рефлексией. Вот толстая стопка листов на столе. Да, да, мемуары написаны! Я сделал это! Слышите, друзья?

Вот возьму и обзвоню вас сейчас… Нет, нет. Первый час ночи, поздно.

Лиза, конечно, обрадовалась бы. Но она рано ложится. Спокойной ночи, дорогая. Знаю, ты рано ложишься и рано встаешь. Одолевая боль в пояснице, отбиваешь поклоны Богородице – заступнице, покровительнице…

Люсе позвонить в Москву? Она поздно ложится. Засыпает трудно, с таблеткой. Нет, сестричка, не стану будоражить тебя ночным звонком. Утром позвоню, часов в десять, когда ты пьешь свой кофе, заваренный крепко, по-португальски.

А ты, дорогой мой бородач Владлен, уже не отвечаешь на телефонные звонки. Прописанные профессором лекарства, сильные антидепрессанты, держали тебя какое-то время, но – болезнь прогрессирует. Когда я, дней двадцать тому назад, навестил тебя, ты меня не узнал. Молча уставился, почесал под бородой, вякнул что-то неразборчивое. Уплыл Великий Змей по течению… Хорошо, что с тобой Оксана. И, знаешь, ты правильно поступил, когда, будучи еще с неповрежденным рассудком, завещал ей свою квартиру на улице Белы Куна.

Не позвонить ли Саше Измайлову в Калининград? Мы с ним перезваниваемся, обсуждаем текущие события, спорим, иногда пускаемся в воспоминания о былом, о войне. Саша знает, что я пишу мемуары, он не раз поторапливал меня: почему так медленно пишешь? Ему, конечно, хочется их прочесть. Сашенька, спасибо за вынимание!

Ладно, спите, друзья. Завтра оповещу вас…

Телефонный звонок! Беру трубку, слышу надтреснутый голос Люси: – Дима, ты не спишь? Привет. Как называлось судно викингов?

Шесть букв.

– Ты с ума съехала, Люська, – говорю. – Полпервого ночи, а ты кроссворд разгадываешь.

– Шесть букв, вторая и последняя – «р». Не слово, а рычание.

– Дракар, – говорю. – Первая буква? «Д». Ну, Дмитрий. Да, дракар. Чего ты не спишь? Как самочувствие?

– Плохо! – кричит Люся и заливается смехом. – У викингов дракар, а у меня артроз! А как ты, Вадим?

– Примерно так же. Тоже на «р». Как у всех реликтов. (Это я вспомнил, как Глеб Михайлович однажды назвал меня «военно-морским реликтом».) Ты получила перевод?

– Получила. Собственно, это я и хотела тебе сказать. А викинги – между прочим. Спасибо, Дима.

Переводы с португальского перестали ее кормить, нет заказов, и живет Люся на пенсию – хорошую, но очень уж маленькую. Время от времени я посылаю ей денежные переводы.

– Пожалуйста, – говорю. – А знаешь, сегодня я закончил писать мемуары.

– Димка, поздравляю! – закричала Люся. – Какой ты молодец! Звони Ларисе, она наберет и пришлет мне файл. Я прочитаю и выправлю твой стиль.

– У меня хороший стиль, – самолюбиво замечаю.

– Я сделаю его еще лучше! – заливается смехом моя сестра. – Дима, спокойной ночи!

– Спокойной ночи, хохотушка.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза