Балтийцы (сборник)

Воду Али не берет из городских колодцев и источников. Воду привозят ему с гор, из чистых, кристальных ключей. Временами раздается дробный, мелкий стук копыт, и маленький ослик едва вползает в узкий переулок. Библейский труженик так нагружен, что видны только его бесподобные уши, точеные копыта и хвост. Старик погонщик громко кричит, но движения ослика от этого не ускоряются, он равнодушен. Вода привозится в больших глиняных бутылях, обмотанных войлоком и соломой. Она холодна и вкусна. Где находится источник – это тайна Али, старика водовоза и ослика. Но они молчат.

К Али мичман Палов попал случайно. Как-то в разговоре с одним из командиров миноносцев, базировавшихся в Батуме, он искренне восхищался Востоком. Его собеседник, владеющий турецким и татарским языками, проведший ряд лет на стационерах-канонерках в Константинополе, хорошо изучивший Восток и выполнявший ряд специальных и деликатных поручений еще в мирное время, пригласил Палова выпить чашку кофе у Али, который оказался его старым знакомым. В прошлом, а может быть и в настоящем, их что-то связывало. В разговоре они подчеркивали взаимное глубокое уважение друг к другу. Командир миноносца просил Палова к Али своих шумных друзей не приводить, не нарушать покой и обычаи этого места отдыха. С Али он поговорил по-татарски, тот улыбнулся и поклонился.

– Али будет принимать вас, как и меня. Только помните всегда – он старик.

Со временем посещение Али вошло в привычку. Особенно когда хотелось побыть одному, отдохнуть в тишине. К Палову там привыкли. Было у него и свое место, в углу, у двери против скамеечки Али.

Так и в этот вечер ранней весны 1916 года Палов сошел на берег с военного транспорта «Святогор», на котором плавал, исполняя обязанность коменданта. Уходя из каюты, вспомнил, что ему надо зайти к зубному врачу и отнести ему две золотых пятирублевки. Врач должен был вылить золотую коронку на зуб, но золота у него не было, исчезло с войной. У Палова в маленьком мешочке было несколько золотых пяти– и десятирублевок. Дали дома «на всякий случай». Взяв две монеты, положил их в карман кителя.

Проходя мимо переулка, как-то машинально свернул в него и зашел к Али. Там было тихо и безлюдно. Старик принес кофе и молчаливо присел на свою скамеечку, поглаживая длинную седую бороду, думая о чем-то, привычно вспоминая прошлое или покорно ожидая неведомое будущее. Молчал и Палов. Уходить не хотелось, удерживала внезапная сладкая лень, будто что-то ждал.

Дверь заслонила какая-то тень. Палов не сразу поднял голову. Раньше услышал:

– Милой, дарагой, маладой гаспадин мой, дай, цыганка погадает тебе.

Невольно вздрогнул. Голос низкий, красивый, немного хриплый, гортанный, что-то вкрадчивое, неприятное в нем, и одновременно странное желание услышать этот голос еще раз. Высокая, стройная, положив руки на бедра, у порога стояла цыганка. В наступивших сумерках сразу не разобрал, старая она или молодая. Да и не мог, обожгли глаза, черные, жадно притягивающие, молящие, нагло требующие, красивые глаза. Али быстро поднялся и шагнул к ней.

– Это ты опять, Хайла! Зачем ты пришла, иди своей дорогой!

– Я не к тебе, Али. Мне от тебя ничего не нужно, да и что ты можешь мне дать, старый.

– Старый, старый… – заворчал Али. – Ты-то молодая! Шла бы дальше.

Цыганка залилась смехом. Вдруг замолчала, шагнула вперед и цепко взяла Палова за руку. Тут он только увидел, что она старуха. Высокая и стройная, с гибкими, порывистыми движениями, с молодыми жгучими глазами, с прирожденной грацией, задрапированная в пестрые тряпки, смуглая, босая, но с изможденным, усталым лицом, обтянутым сухой, мертвой, как пергамент, кожей.

Что-то неприятное было в этом прикосновении. Отдернул руку.

– Глупости, не надо! Да и откуда ты можешь все знать?

Блеснула глазами, покачала головой, будто рассердилась.

– Не говори так. Я не знаю, я только говорю, правду говорю…

– Кто же знает?

Помолчала. И вдруг тихо, ласково, моляще, жалобно, по-собачьи смотря в глаза, прошептала:

– Дай золотой.

Палов как-то совершенно забыл, что у него в кармане лежат две золотые монеты.

– Золотой! Да откуда я возьму тебе золотой! Зачем тебе золото?

Цыганка точно потеряла себя. То хватала Палова за руки, то прижимала свои руки к груди, бормотала быстро, непонятно, жалобно, молила.

– Дарагой, маладой гаспадин мой, дай, пожалста дай, что тебе стоит, дай, у тебя есть золото, Хайла видит, Хайла знает, Хайла тебя не забудет, правду тебе скажет, правду тебе купит, себе купит…

Потом замолчала.

– Что ты себе купишь? У кого?

– Дай, дай. дай… – заскулила опять, чуть не плача.

Вдруг вспомнил. Вынул из кармана, протянул ей золотой. Прыгнула как кошка, схватила, жадно, торжествующе, сверкнула глазами, загрызла крепкими, цвета старой слоновой кости, зубами и спрятала на груди. Выпрямилась, точно вся помолодела. Али стоял молчаливый, взволнованный, не спуская с цыганки глаз. Потом шагнул к ней, показал на дверь.

– Иди, иди, Хайла, скорее уходи! Да уходи же!

Но она не уходила. Как-то сразу успокоилась, подошла к Палову и почти что властно, тихо сказала:

– Дай руку.