Бальзам из сожалений

– Помнишь, Оля, чего мы с тобой решили не касаться в интервью? – задумчиво начала Марина. – Того, что связано с конкретными причинами резких перемен в моей жизни. Уход из профессии, разрыв с мужем, поиск совершенно другого способа существования. Главное в нем – отсутствие публики. Теперь я антипубличный человек. Я все еще надеюсь, что случившееся со мной окажется недоразумением, несчастным случаем. Но после разговоров с Масленниковым понимаю, что это практически безумная надежда. И мне понятно, что теперь все будут искать ответы в тех событиях и тех людях. Просто потому, что другие не появились в моей жизни. Я исключила из нее и людей, и события. А те, что были… Они не чужие мне люди. Не стали и никогда не станут такими. Нас разделили, видимо, навсегда тяжелые последствия драматичных, даже трагичных отношений. В них никто не виноват. Не бывает правых и виноватых в котле кипящих чувств, страстей и стремлений, которые еще никому не удавалось контролировать и гасить. Что случилось, то случилось. Но сейчас каждый эпизод, каждая фраза, каждый итог будут рассматриваться под микроскопом в поисках мотивов и улик преступления. И тут возможна любая подмена. Потому что правды не знает никто, кроме участников событий, зато злопыхателей, сплетников, мифоманов – море. Ты сказала, что сейчас только я могу помочь разобраться. Попробую. Знаешь, Оля, я не верю в то, что кто-то из людей, которые были мне близки, мог замыслить такую дикую, уродливую месть. Это нелепое предположение, но оно наверняка будет основной версией, и людям потребуется бередить наши раны, которые и так никогда не заживут. Мне было так плохо в последние дни… Да, временами я почти не сомневалась, что умираю. И теперь, когда способность понимать и анализировать вернулась, я не могу не почувствовать источник беды, если хотя бы в мыслях сумею к нему приблизиться. Не увидеть тот яростный мозг, в котором родилась жестокая идея. Не узнать тот взгляд, в котором горит ненависть. Это непременно произойдет, если мне помогут пойти в нужном направлении. Понимаешь? Я не знаю имени, не вижу лица, не помню каких-то деталей, но, когда мы приблизимся к настоящему виновнику, я сразу узнаю его. Даже если раньше вообще не видела. Я не ошибусь. А сейчас я констатирую лишь одно: во мне ничего не изменилось по отношению к тем, кто для меня так много значил. И я могу помочь только таким способом: рассказать тебе, какого рода чувства породили события, разрушившие наши жизни. Может, следствие что-то поймет. Это важно только в том смысле, что возникла сумасшедшая сила и от нее могут пострадать другие люди. Вряд ли отравитель – адекватный человек. Если бы речь шла только обо мне – я предпочла бы оставить все это нераскрытым. Разоблачение бывает ужаснее и позорнее, чем само преступление. Мне очень не хотелось бы тащить дальше по жизни такой груз. Но раз надо… Мое твердое мнение: убийц не было со мной на сцене наших судеб. Разве что в партере, если вообще не на галерке. Но тут я вряд ли помощник.

Кажется, только через сутки Оля осознала, что ее мозг все это время работал в режиме компьютерной программы, а она сама как эмоционально развитая личность существовала лишь в качестве фиксирующего устройства. В палате Марины она напряженно слушала ее речь: ощущала, как каждое слово впечатывается в подкорку. И никаких эмоций. Только невероятное напряжение ответственности. То есть она там точно не вникала в сказанное. Потом они с Сергеем оказались в ее квартире. Спустился Кирилл. Включили запись, и Оля заговорила. Долго, без перерыва и запинки она диктовала устройству не свои слова. И во время этого процесса все еще ощущала себя не мыслящим существом, а тупо прибором.

Потом она провалилась в глубокий сон еще до того, как ушли ее соратники или подельники, кто знает, как это теперь называется. Проснулась от того, что над нею стоял Кирилл и спокойно ее рассматривал.

– С возвращением, – произнес он. – С тех пор как ты вырубилась, я уходил к себе и возвращался сюда не менее пяти раз.

– Ну и что? Вы послушали? Что-то узнали?

– Пока мне известно лишь то, что тебя могут забрать в лабораторию для изучения как особо загадочный феномен. То, что ты наговорила у нас, на сто процентов совпало с текстом, записанным камерой в клинике Масленникова. И при этом ты смахивала на зомби.

– Ты что! Вы с ума сошли?! Какая, к чертям, лаборатория?!

– Да, тебе до адекватности еще далеко. То была моя невинная шутка, дорогая. Но, как говорится, в каждой шутке есть доля… в данном случае открытия. Масленников был впечатлен твоим аномальным дарованием, Сергей даже решил выпить, чтобы справиться с потрясением. А я… Знаешь, что думаю я? Твоя Алексеева таки колдунья в самом прямом и дремучем смысле слова. Она превратила тебя в мистический персонаж для своих фантазий. И это не шутка. Когда ты мне показала ее фотки, я сразу понял, насколько она сильнее и опаснее тебя.

– Это не шутка, а просто твоя привычная дурь. Кирилл, я должна срочно послушать текст. У меня сейчас голова совершенно пустая.