Банда

Пафнутьев положил трубку, и опять на его лице было недоумение. На этот раз его озадачило время, назначенное Голдобовым — тринадцать часов. Не конец рабочего дня, что было бы естественно, не перед началом, а именно в тринадцать, в обеденный перерыв… Хотел того Пафнутьев или нет, но в его сознании это почему-то связывалось с уже назначенным временем — двенадцать часов дня в сквере. И мелькнула, все-таки мелькнула шальная мысль — кому он сейчас ни позвонит, никто не помешает ему в двенадцать часов дня быть на трамвайной остановке. И он решил проверить. Позвонил по домашнему телефону Заварзину. Тот поднял трубку сразу.

— Да! — отрывисто сказал Заварзин, будто к телефону подбежал уже от двери, собираясь куда-то умчаться.

— Пафнутьев беспокоит. Здравствуйте. Как поживаете?

— Вашими молитвами.

— Тогда хорошо. Послушайте, Заварзин, мне нужны домашние адреса и телефоны ваших работников. Это ведь не очень сложно?

— Да нет… В личных делах есть все данные… Когда хотите получить?

— Сегодня. К середине дня.

— Хорошо, в тринадцать.

— Нет, не смогу. Важная встреча.

— Тогда… В четырнадцать?

— К сожалению, я не уверен, что к четырнадцати успею освободиться.

— В пятнадцать? В шестнадцать?

— А в двенадцать?

— Извините, Павел Николаевич, но в двенадцать уже у меня важная встреча, — ответил Заварзин напряженным голосом. — Могу даже сказать где, если это вас интересует.

— Интересует, — произнес Пафнутьев прежде, чем успел сообразить. Он и в самом деле не смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось. Но в голосе Заварзина прозвучало что-то провокационное — проверь, дескать, меня, проверь, если уж взялся.

— Я буду в ресторане. В аэропорту.

— Ждете кого? Провожаете?

— Ни то, ни другое. Встречаюсь. Утром там тихо, просторно, свежо, пахнет расстояниями… А кроме того, Павел Николаевич, у меня там блат… Всегда примут, усадят за хороший столик, дадут котлету, которая еще не побывала в чужих тарелках… И так далее. Ведь вы знаете, что такое блат в ресторане?

— К сожалению, я лишен этих жизненных благ… Ну хорошо, я жду вас после обеда.

— Всего доброго, Павел Николаевич.

К прокурору Пафнутьев не пошел. Решил повременить. Опасался вот так сразу взять и назвать убийцу. Что-то подсказывало — тот может просто исчезнуть. Пока он не подписал ордер, пока все плавает в неопределенности, оставалась надежда на успех. Уголовное дело по-прежнему было тощим и бестолковым, и, если судить только по нему, Пафнутьева действительно можно было отстранять. И ни у кого не возникло бы сомнений в правильности действий Анцыферова.

* * *

Андрей взглянул на часы — у него было около тридцати минут. Он обошел небольшую площадь, купил мороженое и сел на голубую скамейку, на которую через полчаса должен опуститься следователь Пафнутьев. Настороженно поглядывая сквозь темные очки поверх пачки мороженого, Андрей пытался определить — нет ли провокации, не подстроил ли Заварзин какую-нибудь пакость, как в прошлый раз с подменой патронов. Но, сколько ни всматривался в прохожих, в стоящие машины, в толчею у газетных и табачных киосков, ничего подозрительного не видел. Все так же размеренно подходили трамваи, скрежетали колеса о рельсы, и Андрей все больше убеждался в том, что операция задумана надежно. Даже без глушителя выстрел здесь наверняка никто не услышит. А дом напротив с сотнями маленьких окон, задернутых шторами, занавесками, гардинами вряд ли вызовет какие-то подозрения. Подумают, что стреляли из машины, из кустов, из грузовиков с крытым верхом, но на дом обратят внимание в последнюю очередь. Его нищенский обшарпанный вид служит надежной маскировкой — в таком сооружении не могут вызреть сильные страсти, отчаянные решения, опасные преступные замыслы. Самое большее, что может произойти в таком доме, — это кухонная склока, бытовая пьянка, здесь могут дать кому-то по шее, подбить глаз, но не больше.

Однако все эти мысли Андрея не успокаивали. С каждым поворотом секундной стрелки волнение его росло и охватывал не то чтобы страх, а какое-то напряженное ожидание неизвестности. Он еще и еще раз продумывал каждый свой шаг и не находил изъяна. Все сходилось, стыковывалось, все должно было сработать.

Подошел очередной трамвай, высыпали на остановку люди и тут же бросились врассыпную по магазинам в отчаянной надежде что-нибудь купить, опередить других, стать в начале очереди, а не в ее конце. И не приходило им в голову, что и час, и полчаса назад подходили трамваи, так же разбегались из них люди с той же неисполнимой надеждой.

Часы показывали без двадцати двенадцать. Андрей медленно подошел к урне, бросил в нее бумажку от мороженого и снова посмотрел на часы — без четверти. И тут его охватил испуг, он почувствовал, что не контролирует время. Вдруг уже вечер, уже зашло солнце и вообще он опоздал всюду, кроме одного места — камеры в следственном изоляторе.