Банда Гимназиста

На некоторое время, опасаясь рейдов ЧК, направленных на поиск оставшихся белогвардейцев, жизнь словно замерла. Через неделю все вернулось на круги своя. Разве что теперь, при Совдепе, торговля не велась так открыто, как раньше. Справедливая большевистская власть уравняла честных негоциантов со спекулянтами и барыгами, а значит, сделала их частью нашего, преступного мира. Мы с Федькой быстро поняли, что поддержка некоторых подпольных дельцов стала очень выгодной, как и реальный контроль над ними. Мы вновь сократили шайку и отошли от налетов. Мы старались прибрать к рукам самогоноварение, торговлю табаком, керосином и мылом. Конечно, мы нарушали воровской Закон, занимаясь такого рода «промыслом», но кто бы посмел нас в этом упрекнуть? Правда, Федька иногда терзался муками своей варнацкой совести, но послушно внимал моей железной логике:

– Большие деньги утекли с отходом белых армий, – поучал я его в минуты благодушия. – Заводчики, биржевики, праздные кутилы с туго набитыми кошельками убежали. Учись, братец, у кумиров большевиков – Маркса и Энгельса! Эти мудрые старцы писали, что только труд и умение приспосабливаться к заданным условиям превратили обезьяну в человека. Вот и ты, милейший, трудись и приспосабливайся.

Федька же только ворчал, обижаясь, что ему, видному уркагану, записали в прародители какого-то «черта хвостастого»…

Между тем гражданская война продолжалась. Положение на фронте оставалось сложным. Несмотря на явные победы красных и отступление Деникина на Кавказ, белогвардейцы все-таки готовились к контрнаступлению.

За два дня до возвращения в Ростов белых случилась неприятность: большевистский уголовный розыск накрыл одну из наших «хаз», где в тот момент находился я сам. В тюрьме кто-то рассказал следователю, что выдававший себя за случайного посетителя квартиры мещанин Юрий Немов – известный в городе главарь банды по кличке Черный Поручик. Меня стали усиленно допрашивать.

И тут произошло чудо: в тюрьму прибыл член Реввоенсовета армии, оборонявшей Ростов. Красный чиновник собрал во дворе арестантов и предложил выйти вперед тем, кто знаком с военным делом и не запятнал себя преступлениями против рабочего класса. Я вспомнил, что большевикам милее самый отъявленный бандит, нежели слезливый дворянчик или буржуй, и тоже вышел вперед. Член Реввоенсовета предложил нам в «грозный для народной власти час» проявить сознательность и помочь в отражении наступления врага. Услышав такое, вся арестантская ватага рванула было вперед, но суровый «реввоенсоветовец» приказал конвойным отделить настоящих, чистых сердцем коммунаров от мнимых. Сотня «избранных» тут же покаялась в грехах, вспомнила рабочее-крестьянское происхождение и пожелала записаться добровольцами в Красную армию.

«Пролетарский батальон перековавшихся преступников», как нас образно именовали, освободили из тюрьмы и повели в казарму. Там всех переписали, выдали винтовки и пешим маршем отправили на передовую. Однако наш славный батальон разбежался при первом же столкновении с противником. Уже вечером я сидел в кругу моих подручных и пил за торжество социальной философии большевизма.

Может, оттого, что в рядах красных бойцов оказалось чересчур много «перековавшихся», или оттого, что белые еще сохранили удаль и воинский пыл, а только в тот самый день, когда я позорно бежал с передовой, деникинцы вновь вошли в Ростов.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – Фрол подмигнул Аркадию. – Опять ступай, Кадет, гонять шары с господами офицерами.

Впрочем, порезвиться Аркадию не удалось: уже на третий день красные отбили город.

– Тьфу, чтоб им ни дна, ни покрышки, – ворчал Федька, собираясь на прогулку. – Не успел чаю досыта напиться, – самовар уносят! Ну и порядки, прямо как на царском вертепе [177] – что ни день, то новости.

Аркадий ехидно посоветовал ему прицепить на грудь алый бант.

Так понемногу мы становились советскими гражданами.

В марте я собрался оставить Ростов. Проворачивать интересные дела становилось все сложнее, а отдыхать и пьянствовать мы могли и в более безопасном месте. Аркадий предложил уходить за кордон. Федькина «переправа» продолжала действовать. За умеренную плату нас обещали доставить в Феодосию.

– Поглядим, как живется «под Врангелем», и – в Париж! – мечтал Кадет.

Мне его идея не очень нравилась. Ходили слухи, будто берега Крыма строго охраняются, и что порядки там, установленные генералом Слащевым, самые свирепые.

«От пожаров валит дым – так Слащев спасает Крым», – горько шутили обыватели. Я решил немного «отсидеться» и подождать развития событий. Барон Врангель с армией не мог вечно сидеть в «Крымской бутылке» и мириться с властью соседей-большевиков.

Рассказывали, что русская армия получает вооружение от союзников, а поляки готовят наступление на Москву. «Если Врангель в союзе с Антантой и Пилсудским захватит Украину, – рассуждал я, – откроются границы, и легче будет улизнуть». Поэтому я убедил своих самых близких товарищей пока остаться на Родине и ехать в Киев.