Банда профессора Перри Хименса

Фрэнк уже валился от усталости, но Каген, завладев снова инициативой, продолжал следовать своей схеме распределения прибывающих сюда ученых, их помощников, их родственников, рот эсэсовцев. И было похоже, что этому не будет никогда конца. То поставит в центр какую-нибудь белесую голенастую девицу, то еще какого-нибудь киндера, а рядом с отпрыском ученого двадцать-тридцать эсэсовцев, то дряхлого старичка, дедушку опять же какого-нибудь ученого, а вокруг него двадцать-тридцать эсэсовцев и требует срочно перебросить их в будущее. И когда Фрэнк попытался возмутиться, то обступившие его эсэсовцы его чуть не избили. Его теперь привязали скрученным в несколько слоев телеграфным проводом за талию, а другой конец удерживали отстоящие от кольца на расстоянии пяти-семи метров дюжие эсэсовцы. Эти меры были предприняты Кагеным, как понял Фрэнк, для того, чтобы он не смог убежать, не смог смыться с этого места. И они все время натягивали эту проволоку, не давая ему ступить в кольцо, как только он подходил чуть ближе и наклонялся над приборами.

А когда он сказал, что он проголодался, ему притащили буханку хлеба, черствого, невкусного, кусок сала и бутылку пива. И опять же, когда он после пива сказал, что хочет сходить помочиться, то его отвели на привязи к развалинам и так же, на привязи, привели назад.

И все же Фрэнк продолжал отмечать, кто из ученых уже отбыл в будущее. Осталось переправить туда еще лишь одного профессора, но самого ценного, Гюнтера Рунге. И одно время он показался в толпе, но Каген его оттолкнул, и более того, куда-то его увели.

Слух о спасительном коридоре в окруженном русскими городе, о каком-то чудесном сверхновом оборудовании, позволяющем улизнуть к американцам, видимо, уже распространился далеко, распространился среди офицеров и солдат. И Каген, узнавая кое-кого из знакомых, служивших в дивизиях «Викинг», «Адольф Гитлер», «Нордланд» и 20-й пехотной дивизии СС, начал подумывать, — а не пора ли и ему самому покинуть Берлин? Все чаще и чаще на площади возникали потасовки, заканчивавшиеся всегда треклятой стрельбой друг в друга, все чаще и чаще стали появляться уже и грязные, обросшие щетиной, злые, раненые полевые командиры, покинувшие свои окопы.

Каген и тут установил систему, передав свои функции распорядителя злому, размахивающему шмайссером, выкрикивавшему поминутно: «Убью! Расстреляю всех, кто сунется вне очереди!» — раненому, с обожженным лицом танкисту из дивизии СС «Нордланд», невысокому обер-капитану, сказав, что как только он пропустит триста человек, то может потом и сам смениться, найдя подходящую замену.

После исчезновения в кольце Кагена стало не легче. Фрэнк хотел малость вздремнуть, но ему обер-капитан не разрешил. Он толкнул его в спину автоматом, бесцеремонно указывая на приборы. И Фрэнк никак не мог перевалиться в кольцо, все время его назад оттягивали за телеграфный провод.

Звуки сражения, взрывы авиационных бомб, пулеметные трели нарастали с каждым часом, приближаясь к развалинам, к площади Адольфа Гитлера. Но вместе с тем же с каждым часом увеличивалось количество желающих воспользоваться кольцом разрыва пространства. Все новые и новые эсэсовские части выстраивались в колонны перед выходом на площадь, дожидаясь своей очереди.

Глава 7. ВАЖНАЯ ВСТРЕЧА

После своих многодневных мытарств по джунглям Амазонии Дик Ричардсон изменился, стал неразговорчив еще больше, но лицо его приняло какое-то добродушное, кроткое выражение, как у того херувима. И лишь месяцы, проведенные в тюрьме, и нервотрепка судебного процесса, на котором он был оправдан, немного отразились на нем. Он стал более покладист, исчез его диктаторский гонор. Его поначалу радовало обилие людей, обилие автомобилей, домов, шум, ритм цивилизованного современного большого города. Но вскоре он снова начал ощущать какое-то неясное раздражение, и вскоре все это уже начало его злить. И он теперь, мысленно возвращаясь к тем дням своего скитания, к той дикой первобытной природе, напичканной дикими животными, к тем простым первобытным условиям и законам жизни почему-то ощущал какую-то тягу туда, какой— то зов сельвы, не желавшей отпускать его и здесь. Ему опять стали надоедать толпы себе подобных гомо сапиенсов, однотипных, похожих на заведенных роботов, запрограммированных кем-то еще с детства; стали раздражать полчища автомобилей, таких же однотипных, почти ничем не отличающихся от этих роботов-людей; не хотелось смотреть на этих высоченных каменно-бетонно-металлических истуканов, однотипных, неживых, серых, неорганических, в которых расположились разные там банки, офисы, завода, фирмы.