Банда профессора Перри Хименса

— Ха-ха-ха! Я угадал, — зареготал Хименс, чуть не погасив своим дыханием свечу на журнальном столике. — Да, я проделал уникальные опыты над самим собой. Я изучил свою родословную. И я понял, что с теми, кто дальше отстоит по времени от меня, требуется для встречи о ними все меньше и меньше энергии. Вероятность встречи с ними увеличивается, с незначительными флуктуационными отклонениями. И, по-видимому, дальнейшая их жизнь, перемешанная случайными знакомствами, событиями, опять же приведет к тем же результатам, к тому, что в будущем, в нашем времени, буду существовать я! Да, я, профессор Перри Хименс!

С Хименса можно было сейчас рисовать императоров прошлых веков, самодержцев и вождей. Выставленный вперед квадратный подбородок, нос, греческий, задранный кверху, во взгляде решимость, властолюбие, уверенность в своей непогрешимости и гениальности. И Дик Ричардсон, а за ним и Грегори Волкер, дружно рассмеялись, немного смутив профессора. Тот принял обыкновенный, человеческий вид, даже наоборот, выражение его лица теперь было покорным и конфузным.

— Так, насчет встречи с самим собой. Я как-то пытался перебросить самого себя на десять дней назад. Вы, наверное, помните тот случай, когда перегорели все предохранители в лаборатории…

— И погас свет во всем Манхэттене! — выкрикнул Брант.

— Да, Уорден, именно так.

— Это когда нам пришлось уплатить штраф в 50 тысяч долларов, — напомнил Грегори Волкер, загадочно улыбаясь.

— Да, Грегори, именно тогда. Спасибо всем за подсказку. Так вот, я специально в тот день, десять дней назад, просидел два часа за письменным столом, просматривая газеты. И при перебросе я не застал там себя. Мне почудилось, а может быть, это и было так на самом деле, что я успел заметить, как кто-то, похожий на меня самого по очертаниям, вдруг растворился в каком-то голубом свечении, как только я очутился в кабинете. И когда я опять мгновенно покидал комнату, перемещаясь в настоящее, мне снова показалось, в самый последний момент, что кто-то то возник из голубого свечения у письменного стола с газетой в руках.

Грегори Волкер еще раз мысленно вернулся в те далекие времена и опять же ужаснулся — ведь и теорию-то для того усатенького фюрера придумали не его забулдыги из баварских пивных, а ученые. Они, собственно, нейрофизиологи, опираясь на данные науки, на свой и чужой накопленный опыт, на знания, что от формы черепной коробки, от того, в каких условиях находится та или иная часть мозга, что и как на нее давит, зависит темперамент, настроение, а то и умственные способности человека. А он уже, тот параноик, вождь своей нации, взял это на вооружение, доказывая, что арийская нация самая умная, самая здоровая и прочую чушь. Куда бы ему, ефрейтору, с его куриными мозгами, без ученых — а они, к сожалению, находились и находятся во все времена, способные угодить власть имущему, сильному лидеру — додуматься до этого. А другие, тоже ученые, сидели в своих лабораториях и корпели над проектами своих «вдовушек»…

Профессор кашлянул, обвел взглядом коллег, почему-то притихших, словно сейчас взвешивающих, — а следует ли им так далеко в своих исследованиях забираться в познании истины, а не пора ли прервать эти эксперименты, остановиться, а вправе ли они идти до конца, готовы ли они, да и их общество, к этому, — посмотрел на догорающие в камине поленья, бодреньким голосом предложил:

— Давайте лучше поговорим о будущем. Оно у нас, — он слегка стукнул кулаком по столику — завидное! Это мы уже все знаем. Но… как ни странно, оно же для нас, почему-то, закрыто. Нe так ли, Брант? Сколько раз ты пытался перебросить в будущее хотя бы крошечную мышь, но она так и оставалась сидеть в кварцевой камере генератора, оставалась в настоящем.

— Но и вы, шеф, пытались забросить в будущее мутанта, забросить его по инерции из прошлого, чтобы проскочить наш порог, наше настоящее. И что же из этого вышло? А ничего, если я не ошибаюсь. Нас тyда кто-то не пустил…

— Или что-то, Брант! Что-то не пустило! — выкрикнул Хименс.

Глава 7. ИТАЛЬЯНСКАЯ ПАСТОРАЛЬ

Итальянский квартал начинался сразу же за Гарлемом, за негритянским жилмассивом, подпирающим его с севера. С востока ограничивался пуэрториканским кварталом. С запада — рекой Гудзон, складскими помещениями внутреннего порта Нью-Йорка, помпезной эстакадой скоростной надземной дороги, высоко приподнятой над береговой линией Гудзона. Справа от нее и примостились разноцветные виллы и домишки итальянцев, с небольшими двориками.

Квартал был таким же тесным и перенаселенным, как и соседний Гарлем, считавшийся второразрядным районом Манхэттена. Но среди этой сутолоки домов и магазинчиков попадались участки с парками и сквериками, с фонтанами и теннисными кортами. И мелькали заросли деревьев, где в тени утопали особнячки, дорогие, построенные в стиле сицилианских банкиров и миллионеров.