Бандит, батрак

Она хотела встать и уступить Серёге стул – он слегка подавил ей на плечо: мол, не надо, я быстро. Склонился, его лицо почти касалось Лялиного лица. Пахло от него не кислым потом, как от Юры, а… ничем не пахло.

Хотелось бы сказать: ветром и солнцем, но ветер и солнце не имеют запаха. Их губы были слишком близки, чтобы не соединиться. Ляля сделала открытие: поцелуй – это маленький, вполне себе полноценный половой акт, только через рот.

Юра не любил целоваться. Чмоки-чмоки вытянутыми трубочками губами. Он у Ляли был первым и единственным, ей до этого не с чем было сравнивать.

Постель с Юрой – это был как прогноз погоды в программе «Время». Душ, подмывание, целомудренно и предсказуемо животик на животик.

Лялины руки охватывают Юрину спину, глаза привычно находят знакомые разводы на деревянном потолке, в форме Домовёнка Кузи. Кузя раскачивается в такт быстрым мелким толчкам. Всё-таки лучше было натяжные потолки: дерево простовато и старомодно. Вот шторы удачные: скользкие, тяжёлые, хорошо драпируются. И плотные, не пропускают свет: Юра не любит заниматься сексом при свете.

Вот через три минуты раскачивания прекратились: можно по секундомеру отслеживать. Юра беспорядочно дёргается, сотрясается мелко, как кролик. Замирает, падает на Лялю, отдувается. Всё. Душ, подмывание, чистое бельё. Когда Ляля возвращается, Юра спит там, где упал: головой на её подушке.

С Серёгой, оказалось, мука только начиналась. У него, как обычно, даже в самые-самые моменты сохранялось бесстрастное, ничего не выражающее лошадиное лицо. И «работал» он с Лялей, как работал с землёй, с дровами, с камнем. Как включённая машина: бездушно, неутомимо, мощно, ровно, без сбоев. Поначалу даже стало страшно.

Откуда, из каких потайных уголков он узнал Лялины преступные, бесстыдные, ужасные мысли, которые она не осмеливалась озвучивать даже наедине с собой? Он легко, играючи вертел её на ковре так и эдак, кувыркал, выламывал, укладывал, переворачивал, приспосабливал, как вещь. Ляля не подозревала в своём теле таких пластических способностей… Не знала, что можно терять реальность, взмывать, взрываться и извергаться бессчётное количество раз.

Вскрики, стоны, мычанье и прочее звуковое сопровождение – это для новичков, слабаков и актёров порнофильмов. Проникая, сливаясь тысячей и одним способом, они только тяжело, загнанно дышали. И не отрывали друг от друга полузакрытых глаз.

Животы похожи на белые купола церкви, перевёрнутые книзу. Макушки куполов наливалась тяжестью, горели огнём. Казалось, вся кровь устремлялась туда, скапливалась, концентрировалась, пульсировала там. На пике страсти он вдруг рывком выходил из пылающей, изнемогающей Ляли, валился отдыхать на ковре, раскинув руки.

Целомудренная Ляля бесстыдно, возмущённо накидывалась на него, тормошила, даже била кулачками. Заползала на него как таракашка, лихорадочно целуя и ощупывая, обшаривая язычком на его теле всё, что попадалось на пути. Наконец достигала цели: ахнув, увенчивала собою его купол.

Врастали друг в друга сокровенные точки, скользкие и горячие от сока, набухшие жаркой кровью сердцевины…

Застукал их Юра банально, по-дурацки, как герой литературной классики. Нашёлся Яго из числа дружков или телохранителей. Как в тупом анекдоте: возвращается, значит, муж из командировки…

Возвращается, открывает дверь спальни. А там в медленном, сладострастном темпе вздымаются, запрокидываются, опадают молочно, тепло белеющие в полутьме голые тела. Ляля застонала и открыла глаза. В дверном проёме стоял Юра.

Вообще, Юра был хоть накачанный, но аккуратненький, небольшого роста. Но Ляле в тот момент показалось: он заполнил весь проём, не помещаясь, раздвигая головой и плечами дверные косяки. Каменный гость, статуя Командора.

Потом острая боль в виске, белая вспышка в глазах – и чёрный провал.

Очнулась от бешеной тряски и качки: уткнувшейся носом в засаленную велюровую обивку сидений, почему-то запачканной свежей кровью. Всхлипнула носом, до краёв полным тёплой густоватой жидкостью, и поняла: её кровью. Сиденье пахло нечистыми мужскими задами, автомобильным освежителем, табаком.

– Ожила, сучонка.

Её больно схватили за волосы: они слиплись и присохли в комок на виске. Приподняли голову, заломив шею так, что ещё миллиметр – хрустнула бы и сломалась.

Белые бешеные Юрины глаза. Процедил на ухо с болью, чтобы слышала только она:

– Чего тебе не хватало, тварь? Чего тебе ещё не хватало?!

– Оставь её, Юрок, не пачкайся. Мы тебе давно намекали…

– Хлебала заткнули. Не ваше пёсье дело.

Снова удар, белая вспышка и провал. Потом невыносимый, сотрясающий тело до последней клеточки холод. Сырая, осыпающаяся комочками земля вокруг. Обрубленные крупные и мелкие корни деревьев торчат перед глазами из земли.

Они с Серёгой, голые, связанные, тесно, почти друг на друге, лежат в глинистой ледяной воде. Вверху в четырёхугольном отверстии качаются ели, сыплют в яму хвоинки и колючий осенний дождь.

– У-тю-тю. Как шпротики улеглись. Юзайтесь там досыта. А сверху камнем придавим: «Даже смерть не разлучила нас». Хых.

– Заткнись, – это Юрин голос вверху.