Бандит, батрак

Но в любой момент за кирпичной оградой могли мягко прошуршать шины. Из машины вылезал Юра: с букетом цветов, бутылкой коллекционного, с мятыми коробочками с бриллиантовыми серёжками, колечками, колье. А чаще и коробочек не было: наморщив лоб, небрежно копался, выуживал из кармана, сдувал табачные крошки.

Ляля равнодушно складывала драгоценности в сервант: в кольцах с бриллиантами не больно поковыряешься в земле.

Раньше у Юры всегда в багажнике бултыхались канистры и фляги для воды. Централизованного водопровода в посёлке не было, каждый выкручивался, как мог. Когда пробурили скважину, вода пошла глинистая, мутная: то белая, то коричневая.

– Нужно выждать, сама себя прочистит, – пообещал мастер, пряча в карман крупную сумму: тогда бурение было делом экзотическим, дорогим.

Однако время шло, а вода густела и, в конце концов, забила насос.

– А я что, ясновидящий? Насквозь землю вижу? – огрызнулся бурильщик. – Не в тот пласт попал. Тут ведь как повезёт. Как пальцем в небо: попадёшь – не попадёшь. У нас было чего по договору? По договору было, что я сверлю на семь метров. Я просверлил, чего ещё надо-то?

– Тот или не тот пласт – это ваши проблемы, – чуть не плача, настаивала Ляля. – По конечному пункту договора, мы должны остаться с водой…

– Хотите быть с водой – пробурю. Но за каждый метр доплачивайте по прейскуранту.

– Не буду! Ваши геодезисты ошиблись в расчётах, а я плати…

Бурильщик отматерил Лялю и бросил трубку. Как раз в тот вечер приехал Юра: усталый, обугленный лицом. По собственному признанию, выжатый как бочковый мартовский огурец.

Ляля нажаловалась. Юра слушал, молча хлебал суп. Не доев, рывком отодвинул тарелку, встал – тоже молча. Взял у Ляли адрес «деятеля». Вернулся за полночь и, ничего не объяснив, свалился и уснул мёртвым сном.

На следующий день спозаранок прибыла целая бригада бурильщиков под руководством «деятеля». Тот вибрировал, нервничал, прятал от Ляли глаза. Бур ушёл в землю на семнадцать метров, как в масло.

Долго пропускали воду, и мастер – так же трусливо и злобно отводя глаза – протянул Ляле банку с чистейшей хрустальной, голубоватой водой. Даже отпил и льстиво причмокнул: «Ах, вкусна, зараза! Сок Земли!»

– Будет знать, – кратко резюмировал Юра, когда Ляля ему пересказала события утра и вскипятила чайник с действительно удивительной, вкусной водой. – Думаешь, он по своей воле прискакал? Вчера вечерком вывезли в лес на пару часиков. Всучили лопату, велели копать ямку метр на два. Подержали над ней на коленках под травматом… Живо шёлковый сделался. Все деньги вернул как миленький – впредь будет наука. У меня время дорогое.

– Юра! – в ужасе закричала Ляля. – Это же преступление! А если бы он с утра не к нам, а к прокурору поехал? Ведь тебя бы посадили!

– К прокурору? Да он в штаны наложил, это ссыкло.

Повторяю, шли девяностые годы. Проблемы решались споро и честно. Вор? Да, вор. Убийца? Да, убийца. Время было откровенное.

Не такое лживое, как нынче. Когда по телевизору пиджак рвут, на амбразуру телекамер бросаются, брызжа кислотной слюной и божась в любви к Родине. А денюжку и детишек – всё за грани-ицу, за грани-ицу.

Даже киллеры нынче работают по-другому. Пиф-паф, ой-ой-ой отошли в прошлое, это позавчерашний день. Нынче убирают скучно, безопасно, с подстраховкой. Устраивают, допустим, несчастный случай, смерть по неосторожности.

Идёт ничего не подозревающий человек по тротуару – а на него автомобиль вылетает и вмазывает в стену. Человек, естественно, всмятку. Не нарочно: дамочка-блондинка за рулём, или знак «новичок».

Или идёт человек к подъезду – а ему на голову падает трёхлитровая банка с огурцами. Не будут же судить бабку-раззяву, с чьего балкона рухнула банка.

Или, там, курил мужик, потягивал коньячок, виски, пивко. Кайфовал. Уснул – устроил пожар, сгорел. Предупреждают же пожарные: «Избегайте курения в постели в нетрезвом виде». «Непотушенный окурок может стать причиной возгорания». Чего с него взять, с окурка?

Да тысяча и один способ существует, как практически бескровно и безопасно убрать «мишень». И следователям работы меньше.

– Грубый век! Грубые нравы! Романтизьму нету, – вздохнул бы сокрушённо герой Вицина.

Тогда, в девяностые, не маскировались, не прятали истинных намерений. Сразу видно было: кто есть кто, кто в чьём окопе. Убивали и говорили: «Ну да, убиваю. И что дальше?» Грабили – «Да, граблю. Кто-то что-то имеет против?» И поигрывали стрелковым оружием.

Против не имел никто.

Летом случай свёл Лялю и соседского парня-батрака ближе. Серёга – так звали парня – признался, что босиком в тридцатиградусный мороз чесал именно он. Новенькие ботинки с него сняли урки, «зажав» за кинотеатром. Окружающие наблюдали за ограблением посреди бела дня, как у нас принято, сдержанно: то есть никак.

«Случаем» же, познакомившим их, были громадные, вываленные КРАЗом у Лялиной изгороди кучи торфа и перегноя. Ими она собиралась облагородить огород.