Банк страха

Сэмюэл Хофман понял, что совершил ошибку, как только этот человечек вошел в его кабинет. Посетитель оказался филиппинцем лет двадцати пяти, с плохими зубами, торчащими в разные стороны, как плохо поставленный частокол, и блуждающим взглядом. В одной руке он сжимал четки, в другой держал потрепанную фотографию. Кроме того, он плакал — не навзрыд, а подавляя всхлипы, словно стесняясь своих слез. Запинаясь, он проговорил, что в филиппинском посольстве ему посоветовали сюда прийти и что он просит ему помочь. Хофман пожалел, что вообще пригласил его подняться в кабинет.

— Пять минут, — коротко сказал он, взглянув на часы, — не больше.

Потом Хофман вышел в спальню, находившуюся позади кабинета, и вернулся с зажженной сигаретой. Это был крепко сложенный мужчина тридцати с небольшим лет, ростом чуть меньше шести футов, с узким лицом и пристальным взглядом черных глаз. Одет он был по своему обыкновению — в серый костюм и голубую рубашку с расстегнутым воротом. Он всегда носил костюм и никогда не носил галстука; пожалуй, это была его единственная причуда, из-за которой он все время казался либо чересчур вырядившимся, либо не до конца одетым — как нечто незавершенное, находящееся в процессе доработки.

Пару раз затянувшись и беспокойно пройдясь по кабинету, как зверь в зоопарке, которому явно мала клетка, Хофман притушил сигарету в пепельнице и взглянул на визитную карточку филиппинца, написанную от руки. «Рамон Пинта» — было выведено на ней аккуратными печатными буквами; ни адреса, ни телефона. Несколько секунд он размышлял, кто из филиппинского посольства мог дать такой совет, и вспомнил бизнесмена из Манилы, у которого как-то пропал в Саудовской Аравии брат — католический священник. Хофман так и не нашел священника, но приложил к этому немало усилий. И вот теперь у его стола сидел этот маленький человечек с самодельной визиткой, не знающий, куда деться от страха.

— Чем могу быть полезен, мистер Пинта? — спросил Хофман, все еще надеясь услышать ответ: «Ничем».

— Прошу вас, — промолвил филиппинец и, прокашлявшись для храбрости, с умоляющим видом протянул Хофману фотографию, которую держал в правой руке; рука его дрожала.

Хофман нехотя взял снимок. Это была фотография филиппинки двадцати с небольшим лет, с выступающими скулами, аккуратно завитыми волосами и настороженным взглядом больших глаз. На ней была форма — черное платье с белым фартуком, — делавшая ее похожей одновременно и на горничную в каком-нибудь модном отеле Вест-Энда, и на девушку, принимающую первое причастие. Рот ее был приоткрыт, словно в ожидании; на шее висел маленький золотой крестик.

— Моя жена, — сказал посетитель, указывая на снимок, и зашмыгал носом еще громче. Хофман придвинул к нему стоявшую на столе коробку с «клинексами». Молодой человек высморкался и засунул салфетку за рукав, чтобы потом использовать еще раз. Несколько секунд он неподвижно глядел в пол, словно собираясь с силами, потом поднял глаза на Хофмана, достал из кармана пиджака еще одну фотографию и протянул ее через стол лицом вниз.

В комнате было тихо, если не считать приглушенного гула лондонской улицы, доносившегося через окно. На экране компьютера с абсолютной регулярностью — один сигнал в секунду — мигал курсор, ожидая, когда Хофман вернется к работе над отчетом для одного клиента в Нью-Йорке. На полках лежала наготове юридическая литература: корешки на виду, страницы загнуты — все готово к очередному штурму. Это был мир его планов и намерений, словно замерший от столкновения с другим миром, прежде незаметным. Хофман снова взглянул на часы. Как же избавиться от этого проклятого филиппинца?

Он осторожно перевернул снимок и вздрогнул от заливавшего его мертвенно-бледного света фотовспышки: это была полицейская фотография, сделанная на месте преступления. На траве лежала мертвая женщина; на ней не было никакой одежды, кроме бюстгальтера. Лицо покрыто синяками, в низу живота и на бедрах запеклась кровь; трусики заткнуты в рот в качестве кляпа. Синевато-бурый оттенок трупа свидетельствовал о том, что снимок был сделан через несколько часов после смерти, но лицо еще можно было узнать. Хофман мотнул головой и снова, с еще большей убежденностью пожалел, что впустил филиппинца. Но теперь нужно было что-нибудь сказать.

— Мне очень жаль, — пробормотал Хофман, снова перевернул фотографию, чтобы скрыть наготу женщины, и отодвинул ее молодому человеку, но тот ее не взял. Борясь со своими эмоциями, он снова засопел и уронил голову на руки. Четки упали на пол. Какие же они все-таки жалкие, эти филиппинцы, подумал Хофман. Как половики в прихожей, о которые вытирают ноги богатые и власть имущие.

— Возьмите себя в руки, — сказал он, снова пододвинув Пинте коробку с «клинексами». Это не помогло. Тогда Хофман подошел к молодому человеку и положил руку ему на плечо. — Ну-ну, довольно. Мне очень жаль вашу жену. Но что же вы от меня хотите?

— Прошу вас, мистер Хофман, — проговорил филиппинец и молитвенно сложил ладони. — Я хочу нанять вас.

— Для чего?

— Найти ее убийцу.