Банк страха

— Перестань за мной ходить! — крикнула она. Ее ярость была настоящей, глаза сверкали. — Ублюдок! Говорила я тебе после того вечера, что видеть тебя не хочу, и еще раз повторяю. Проваливай! — Она ударила его снова, еще сильнее, и пустилась бежать через лужайку к Парк-Лейн.

Сидящие на скамейках, в том числе мотоциклист, уставились на них. Хофман проводил Лину взглядом, чувствуя жжение на щеке и ругая себя за глупость. Но по крайней мере, он устроил ей алиби.

Глава 11

Убежав от Хофмана, Лина бродила как во сне. Она пересекла Парк-Лейн и пошла в южном направлении, потом налево в Мэйфер, потом опять на юг к Пикадилли. Она шла бесцельно, почти наугад, словно пытаясь убежать не от какого-то человека или из какого-то места, а от чего-то, гнездившегося внутри нее. Она старалась придумать, что теперь сказать профессору Саркису, но тревога не оставляла места для мыслей. Она чувствовала, что буквально заболевает, хотя всего несколько часов назад была совершенно здорова. И единственное лечение состояло в непрестанном движении. Она вошла в метро на Грин-парк и проехала одну остановку до вокзала Виктория, где несколько минут шла в потоке пригородных пассажиров. Она думала, что люди Хаммуда, наверно, следят за ней даже здесь — словно надоедливая лампочка, которую не выключишь, потому что не знаешь, где она. Затем она вернулась в подземку и по кольцевой линии проехала одну остановку до Слоан-сквер. Она все еще боялась ехать домой, поэтому вышла и решила подождать следующего поезда.

Лина села на деревянную скамью посреди грязной станции и стала рассматривать рекламы с женщинами, сбросившими одежды в приливе энтузиазма по поводу тоника и конфет. У выхода бродячий музыкант с расстроенной гитарой пел песню Боба Дилана. Вдоль скамеек бродила цыганка в лохмотьях, выпрашивая деньги на непонятном языке. Духовное опустошение вокруг вполне соответствовало смятению, царившему в ее душе. Внезапно Лина ощутила потребность прочитать молитву, но кажется, она не помнила ни одной. В этом была еще одна ее проблема: отчуждение от своей религии! Она по-прежнему пекла печенье на праздник «Эйд аль фиттир» и просила Господа ниспослать здоровье всякому, входящему через переднюю дверь, но молиться она не умела. Ее вера была чем-то вроде смутного арабского унитаризма — ощущение Аллаха, скрывающегося где-то там, далеко, являющего себя в восходах солнца, цветах, рождении детей, но недостижимого в трудные минуты. Подошел следующий поезд, его двери зазывно распахнулись. Лина вошла, села и закрыла глаза, чтобы не видеть грязь и суматоху кольцевой линии. В качающемся вагоне она повторяла про себя по-арабски молитву, которую когда-то слышала от отца: «Господь — свет небес и земли. Свет Его, словно…» Она старалась вспомнить дальше, но не могла. Единственное, что она смогла вспомнить, — это самую простую молитву: «Ла илаха илла-Ллах. Мохаммед расул Аллах» — «Нет Бога кроме Бога, и Мухаммед Его пророк». Молиться было странно. Ее молодые арабские друзья очень удивились бы: молитвы — это для иранцев и ненормальных с ватными бородами. «Ла илаха илла-Ллах. Мохаммед расул Аллах». Она повторяла ее снова и снова, и эти слова успокаивали ее, словно звуки воды, журчащей по камням. Поезд подъехал к ее остановке в Ноттинг-Хилл-Гейт, но Лина проехала до Бейсуотера, и оттуда пошла пешком домой.

«Харам». Все это было так похоже на игру — молитва, пересадки, пропущенные остановки. Она вовсе не старалась обмануть людей Хаммуда: они уже видели все самое худшее и знали все, что можно было знать. Она старалась обмануть более серьезного врага, настоящую причину ее несчастий, всемогущую, но невидимую силу, которую арабы называют «Аль Айн» — «Дурной глаз».

При всех ее запутанных отношениях с Богом Лина верила в Дурной глаз. Это была природная сила, вездесущая и совершенно непредсказуемая. О Дурном глазе люди говорили очень неопределенно — как о воплощении злой судьбы или рока, но он был чем-то более определенным и зловещим. Дурной глаз был воплощением той темной стороны человеческой натуры, которая желает страданий другим людям, — злобы, наслаждения чужими мучениями, жажды мести. Дурной глаз был вашим злейшим врагом: он отнимал у вас то, чем вы больше всего дорожили. Если у вас были красивые ноги, и Дурной глаз видел, что люди восхищаются ими, он устраивал ужасную катастрофу, и ваши ноги ломались или искривлялись. Если вы любили читать книги, Дурной глаз делал так, что вы слепли. Если вы родились музыкантом, он делал вас глухим. Чтобы уберечься от этой коварной силы, вы должны были ее перехитрить. В этом была единственная надежда. Когда в Ираке у кого-то рождался ребенок, простые женщины-соседки говорили: «Фу, какой некрасивый ребенок». Это и значило обмануть Дурной глаз, чтобы он думал, что завидовать нечему, поэтому нечего и портить и можно оставить ребенка в покое.