Банкир

Выбираемся в ночь. Внимательно страхую стволом все темные места. Стрельба стихла, «воюющих сторон» не видно. Открываю «нивку», благо припаркована она рядом с домиком и в самой тени.

– Назад, на пол, лежа, – жестко командую ей.

– А может, я все-таки…

– Может. Но – потом. Живо!

Больше вопросов девочка не задает. Похоже, обиделась. Ладно, и это – потом. Командир в бою, как хирург в операционной: или тиран, или – убийца. Под пулями для демократии места немного, да и то – только для желающих побыстрее «в ящик».

Запускаю стартер, мотор урчит ровно. Жду пару минут, отжимаю сцепление, выруливаю на бетонированную дорожку, и-по газам. Проламываю замеченный мною еще накануне хлипкий кусок ограды, проскакиваю несколько улочек, выкатываю на большак и-на скорость! Автомобиль мчится в ночь, только фары вырывают из нее две полоски света, в которых липкие хлопья снежинок пляшут, вихрясь в воздушных потоках, будто облетевшие перья падших ангелов.

Глава 40

– «В королевстве, где все тихо и складно, где ни войн, ни катаклизьмов, ни бурь…» – негромко напевал Серега Рыбаков, баюкая замотанную побуревшими простынями раненую руку другой рукой. Впрочем, в ней он умудрялся держать открытую бутылку, где плескалось уже совсем на донышке.

– Что, настроение заиграло? – спросил старший летеха, подчиненный Назаренко из поселкового отделения милиции.

– Ну… Суши весла, туши свет называется… Пьян Рыба был, что называется, в умат. В аут. В лоскуты. Из их группы в живых осталось всего трое: Батя, его сильно задело по черепу, без сознания отправили в госпиталь, Грешилов и сам Серега Рыбаков. Собственно, сейчас он вряд ли соображал вообще, что происходит: просто-напросто методично наливал себе очередной стакан водяры, вымахивал единым духом и мурчал, укачивая руку, очередную строчку: «Сам король страдал желудком и астмой, только кашлем сильный страх наводил, а тем временем зверюга ужасный…»

На «месте происшествия» метался старлей Стецюк, заместитель Назаренко. О том, сколько им придется извести бумаги на объяснения, пояснения и прочую мутоту, ему думать даже не хотелось. «Газик» со следаками из райпрокуратуры прикандыбал где-то к семи утра; райпрокурор да и помощники были злые, как сто волков каждый… Зная опытом, что от разбора полетов со стороны прокурорских при таком количестве жмуров не отвертеться никому, ребята еще до их приезда дерябнули хорошенько, кто сколько смог и по принципу: спишут на боевые. Через пяток минут вслед за прокурорскими прибыли начальник РОВД со свитой, следом – еще через полчасик – «семерки» в количестве трех рыл, не считая шофера, а на исходе того же часа – районное ФСБ. Начальство собственно Приморского РУОПа, которому и подчинялись непосредственно СОБРы, нарисовалось в лице какого-то капитана явно для отмазки; капитан этот только-только прибыл в ночь из командировки откуда-то из столиц, в деле этом шарил не больше чем крокодил в баскетболе – его и отправили на начальственное столпотворение. Оно и понятно: предметно хорошо разговаривать, когда народ остынет, а пока…

На «вверенном участке» – больше дюжины трупов, натуральная война с применением автоматического оружия и гранат, «Лазурный берег» – в тяжелой депрессии, включая редких отдыхающих и перепившийся по случаю завершения перестрелки персонал…

Последним из «служебных машин» подъехал шестисотый с «личным представителем самого батьки», приморского авторитета, курировавшего пансионат и близлежащие «средства досуга». Он внимательно выслушал старлея Стецюка, осмотрел место происшествия, предъявив властям соответствующие бумаги – главный инженер ООО «Атлет», на чьем балансе находились и «Лазурный берег», и «Волна», и еще полтора-два десятка домов отдыха, пансионатов и прочих мест летнего скопления трудящегося и вольнопьющего населения. Задал старлею еще несколько уточняющих вопросов и, в отличие от иного начальства, решил, что никакого расследования производить не следует, сами происшедшие события определил одним выражением: «Глушняк гнутый» – и отвалил.

Разномастные начальники шатались по территории, сопровождаемые суетливым старательным старлеем, но толку от этого было немного: все оставшиеся в живых «участники торжества», могущие хоть как-то прояснить «картину битвы», отсутствовали либо присутствовали лишь номинально: Грешилов был ранен в челюсть, поэтому говорить не мог, да и не хотел; Батю и Назаренко увезли в госпиталь, обоих – очень тяжелыми: Назаренке пуля прошла в аккурат на вершок выше сердца, задев подключенную вену, и от кровопотери, как и Батя, он был без сознания; ну а распевающего песни, жуткого вида Рыбу все просто обходили стороной, будто заразного: от греха. А тот отбил горлышко очередной «блондинке», наплескал граненый стакан «под обрез», маханул разом и продолжил:

«А пока он с ими так препирался, съел уже почти всех женщин и кур, и возле самого дворца сшивался этот самый то ли бык, то ли тур…»

* * *

Происшедшие события мелькали в голове Германа, как в некоем сверхскоростном калейдоскопе. Сформулировать то, что произошло, он бы не смог.