Банкир

Альбер выругался, сделал душ ледяным, дождался, пока обжигающе холодные струи не заставят кровь бежать по жилам и греть, греть… Он оборвал поток воды одним движением, завернулся в махровый халат… Казалось, кожу покалывает бесчисленное количество иголочек. Не расслабляться! Только так можно жить, и никак иначе! Если он, Альбер, поверит в обратное – он погибнет. Сразу.

Мужчина прилег на кровать, накрылся одеялом… Приятная теплая волна накрыла его, словно морской прибой. Альбер спал.

Глава 46

«В сон мне – желтые огни, и хриплю во сне я – повремени, повремени, утро мудренее…»

Девушка, свернувшись калачиком, заснула сразу и задышала легко, ровно, размеренно. А мне действительно надо подумать.

Кто и зачем подставил меня? Теперь ежу понятно, что меня похитили с Кипра с целью получить некую информацию. Сразу подсадили на иглу… Крайнее, что я помню, – это как шел к морю, потом – какой-то укол или укус, голова закружилась…

Остальные воспоминания больше похожи на сны. Кошмарные или вещие – Бог знает… Несущиеся за стеклами автомобиля оливковые рощицы и ощущение жары…

Блеск моря… Холодный, словно отлив лезвия, блеск реки и костер, догорающий на маленьком острове посредине… Белоснежный плащ Великого Мастера, белый, устремленный в небо Замок, камень цвета крови, безличный всплеск мутной воды…

Покачивание, будто под парусом… Напротив – дощатая стена… Какая-то бухточка… Гул винтов вертолета… Снова – яхта, но поменьше…

Человечек в белом халате, глядящий мне прямо в глаза жестким, внимательным и совсем ненормальным взглядом… Мелькание ярко-белого света… Хлюп крови в мягких шевровых сапогах и ощущение тяжести в плечах… Снова глаза человечка, его голос, переходящий на крик: «Что есть слово?..»

Черная речка. Пушкин застыл на грязном снегу, напротив него – блондин в белоснежном кавалергардском мундире… Но он гораздо старше Дантеса, да и не блондин он вовсе, это просто парик… Грязно-седые букли неряшливо рассыпаны по шитому серебром сюртуку… Он не просто старше Дантеса, он старше многих на этой земле…

«Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; я знаю, я!» – шепчет он, никто, кроме меня, не слышит его шепота, а тот – поднимает пистолет, прицеливаясь поэту в грудь, и… Вдруг все, кто присутствовал на дуэли: Дантес, Данзас, появившиеся невесть откуда неразличимые прежде люди, бесцветные, – развернулись и стали стрелять… Тяжелые пули попадали в грудь и в спину, поэт упал на снег, и снег сделался черным…

«Все говорят – нет правды на земле, но правды нет и выше…» – спокойно произносит тот, в парике… Хихикает и продолжает, явно гримасничая: «Музыку я разъял, как труп…»

«…музыку – как труп…»

«Но это не в твоей власти! Гений дается Творцом…» – пытаюсь я выкрикнуть, но не могу, не слышу своих слов, только чувствую горький и жесткий, как наждак, солоноватый ком, перехвативший горло…

И слышу смех, безудержный, шамкающий, беззубый… Перстень… Оттуда сыплется яд… «Теперь – пора! заветный дар любви, переходи сегодня в чашу дружбы…»

Старичок в парике пропадает, только вода, мутная, со струящимися водорослями, но и она куда-то уходит, оставляя после себя вязкую грязь и черный, пустой, мертвый город… Строения громоздятся одно на другое без плана и без смысла, пролеты лестниц обрываются где-то в вышине, они ведут в никуда…

Покинутые дома с пустыми глазницами окон. В одном из оконных проемов застыла большая черная собака; она равнодушно взирает с высоты на пустую улицу, вздыхает хрипло и исчезает… Слышен заунывный, протяжный голос, похожий и на голос сирены, и на вой муэдзина, потом голос становится хриплее, глуше…

Глуше… Только мелодия фальшива, словно ее играет на старой шарманке безногий нищий или – слепой скрипач… «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил… у попа была соба…» Мелодия едва различима, отчетливо слышен только хруст моих шагов по битому стеклу пустого, похожего на замок здания… Какой-то прохожий…

«Что это за дом?» – спрашиваю я.

«Замок Рыцаря, – отвечает прохожий. – Только люди отсюда давно выехали…

Да и не было их здесь никогда… Никогда…»

Я брожу по комнатам – обрывки обоев, кукла с оторванной рукой в углу, газеты… По комнатам ветер шуршит брошенными листами исписанной бумаги, ученическими тетрадями, будто служка – сорванными афишами и выцветшими декорациями бывшего когда-то здесь грандиозного представления…

А я оказываюсь совсем на другой улице, и рядом со мною почему-то все тот же прохожий – в черной шляпе и длинном черном сюртуке…

Дом украшен грифонами, слоновьими, носорожьими мордами, сложен из тяжелых гранитных блоков, окружен готической литой решеткой, острой, что и не перебраться…

«Этот дом известен уже почти столетие как „Дом с химерами“, работа архитектора Гордецкого, – произнес вдруг прохожий хорошо поставленным голосом опытного экскурсовода. – По легенде, дочь архитектора, молодая девушка, сошла с ума, и художник претворил в камне все ее видения, бред, страдания, он поэтизировал ее страх и ощущение смерти… Но…»

«Что – но?» – спрашиваю я шепотом черного экскурсовода.