Баночка с бриллиантами

«О! Точно! Сюда никто заглядывать не будет! Надо только, чтобы банку не выкинули. Ничего, я ее изолентой замотаю и напишу, что это… это…» – Ежиков мучительно задумался, – «Что это очень ядовитый химический реактив, нужный мне в работе», – лицо Виталия Александрович осветилось широкой улыбкой от осознания своего недюжинного ума.

«Да, не каждый сможет такое придумать. Я – гений», – без ложной скромности подумал Ежиков.

Он прислушался. На кухне теща с тестем ругались. Они ругались ежедневно и ежечасно, это стало у них доброй привычкой. Видно было, как супруги сильно любят друг друга.

– Дура! – орал тесть, – какого… ты выкинула на помойку газеты за 1972 год? Они мне очень нужны, там важная информация.

– Они лежали и пылились, ты годами их не просматривал, – теща с утра уже успела выбросить не только газеты, но еще и пару завядших кактусов и старую дверь, принесенную как-то Ежиковым с очередной стройки.

– Годами не просматривал, потому что ждал сегодняшнего дня, сегодня… – тесть задумался, что же именно произошло, как вдруг неожиданно сказал, – сегодня тридцать пять лет со дня написания статьи в этой газете, или сорок, я не помню, а ты!!! – он опять заорал, как разъяренный бизон.

Тесть был человеком южных кровей, грузин, по фамилии Мышидзе. Весь его темперамент, впрочем, проявлялся только дома. Он кричал и ругался с женой и дочерью. Зятя уважал, хотя и не одобрял во многом, но считал, что на мужика орать нельзя.

Григорий Константинович уважал не только зятя, но более всего – родного сына. У Инки имелся брат, Арсений, которого Ежиковы недолюбливали, поскольку, тот жил одной мечтой – оттяпать часть их квартиры. Хотя, имел свою.

У Сени была семья – жена, привезенная им откуда – то из Забайкальских степей тихая, но хитрая татарочка Валя и две дочки – Ляля и Маня. Внучек тесть обожал, он обожал бы их больше всего на свете, если бы не его одна, единственная любовь на всю жизнь – товарищ Сталин, портреты которого были развешаны по всей квартире, а также на даче.

Маленькие фотографии любимого лежали у Григория Константиновича в кармашке портмоне, чтобы можно было в любое время и в любом месте, достав кошелек, полюбоваться на великого вождя. С товарищем Сталиным тесть разговаривал, приняв грамм сто почти неразбавленного спирта, советовался, как поступить, и сетовал на нынешнюю жизнь.

Иосиф Виссарионович относился к этому с пониманием – выслушивал, кивал головой, соглашаясь, и даже подмигивал, когда Мышидзе выдавал особо интересные идеи. А в особых случаях даже говорил: «Правильной дорогой идете, товарищ!» Одобрение Сталина придавало Григорию Константиновичу уверенность в завтрашнем дне.

Ежиков схватил тряпку, баночку и вышел на балкон. Там он быстрым и уверенным движением высыпал камни в баночку. Сопли забулькали и запузырились.

«Ну вот, ничего не заметно, совсем ничего», – с удовлетворением констатировал Виталий Александрович.

Он закрыл банку, крепко замотал изоляцией и прилепил надпись: «Кислота! Не трогать! Не вскрывать!» Банку Ежиков спрятал на балконе, в шкафу с инструментами. Туда никто не сунется, это уж точно.

Виталий Александрович прислушался: тесть с тещей прекратили кричать и стали собираться на дачу, копать огород. Когда дверь за ними, наконец, закрылась, Ежиков решил подремать немного в их комнате, уж очень он не выспался.

Он включил Леночке телевизор: как всегда утром в субботу показывали мультики. Дочка сразу же уставилась в экран. Можно было смело идти отдыхать. Только Виталий Александрович опустил голову на подушку, как раздался визг. Это буянила соседка. Она раз в неделю выгоняла мужа из квартиры, грозясь никогда больше не пустить обратно. Тот покорно ночевал на коврике перед дверью, на лестничной площадке. Соседи были алкоголики со стажем, далеко не в первом поколении.

«Поспать не удастся», – подумал Ежиков, вышел в прихожую и приник к глазку.

– Убивают! – голосила соседка. Она в стрингах и в майке выскочила из квартиры с каким-то свертком в руках и изо всех сил швырнула в мужа, который еле успел увернуться. Раздался грохот. По полу полетели осколки керамической плитки, – я… щас милицию вызову, пусть тебя посадят, – заплетающимся языком сказала соседка и стала набирать номер.

«Когда же это кончится?» – подумал Ежиков. Впрочем, все уже кончилось. Соседка, не успев набрать номер, как-то сникла, смачно плюнула в сторону удаляющегося мужа и запела:

– Танцуй, Россия, и плачь, Европа, а у меня самая, самая, самая красивая опа, – при этом она покачивала соответствующей, почти голой, частью тела.

«Да, уж, опа, так опа, не дай бог», – подумал Виталий Александрович. «Опа» была огромная и целлюлитная.

Ежиков вернулся в комнату. Все же ему удалось немного поспать. Проснулся Ежиков за час до выхода из дома, быстренько оделся. Он был готов к поездке.

– Инна! Я поехал! Вернусь через дня три, может, через неделю, как пойдет, – Виталий Александрович поцеловал жену и дочь. Инка заплакала.