Банщик

Федек сообщил мне, что на родине о молодом Шанкори рассказывают множество разных странных историй. Самым близким его школьным приятелем был, говорят, сын одного бондаря, мальчик золотушный и уродливый. Так Шанкори прибегал к самым различным способам, чтобы испытать его дружбу, и невесть каким образом принуждал беднягу к многочисленным жертвам, которые последний должен был приносить во имя преданности Шанкори. У мальчика хватало забот и с собственными уроками, ибо учился он посредственно, однако же по ночам ему приходилось еще и делать домашние задания за Шанкори. Говорили, что Людвик захотел, чтобы парень уступил ему свою подружку, какую-то страдавшую водянкой горемыку, и тот подчинился; а еще заставил приятеля окунуться в речную прорубь. Мало того — уверяли, будто Шанкори потребовал доказать дружбу смертью: подросток должен был броситься под поезд. Но все-таки Людвик дал себя уговорить и удовлетворился тем, что бедняга лег плашмя между рельсами. После этого испытания у сына бондаря поседели волосы. Федек пояснил, что Людвик обладает какой-то притягательной силой, влекущей к нему многих калечных и обиженных судьбой (хотя сам он и некрасив, но при этом нормального телосложения и здоровья), которые готовы пойти на невиданные жертвы ради его дружбы или любви. Когда он учился в Пеште, то якобы заставил свою возлюбленную, девушку из хорошей семьи, мучившуюся от эпилепсии, отдать за него жизнь: она должна была утопиться в Дунае. Она и в самом деле прыгнула с моста. Лишь его уверенность в том, что девушка совершит самоубийство в назначенный час и в назначенном месте, спасла ей жизнь: он дежурил в лодке возле им же указанной мостовой опоры. Другой девице, отталкивающего вида проститутке из низкопробного борделя, он привел человека, зараженного дурной болезнью, и вынудил во имя любви принять его. Некоторым извинением ему может служить лишь то, что болезнь эта поддавалась лечению и что он вылечил проститутку на собственные деньги, а потом позаботился о ее судьбе. Впрочем, истинные ли то были истории, ни один из офицеров полка не знал. Открыто же с Шанкори никто ссориться не решался. Да и подходящего повода не подворачивалось. Держался он корректно. Никого не сторонился, никому не навязывался. До объявления мобилизации он провел в гарнизоне целый месяц — был призван на учения. Его сосед по комнате рассказал, какие книги привез с собой обер-лейтенант: Сведенборга, протестантских моралистов, комментарии к Талмуду; еще он читал Казанову и дешевые, с убогим сюжетом детективы; перед сном же листал кое-какие рассказы Ганса Хайнца Эверса или «Доктора Джекиля и мистера Хайда» Стивенсона. За все это время он не перекинулся с соседом по комнате и парой слов, так что лейтенант жаловался, что тяготится обществом Шанкори. Со своим денщиком он не пускался в те невинные откровения, которые часто позволяют себе прочие, и не обращался к нему с фамильярной грубоватостью. Шанкори отдавал солдату короткие распоряжения и не набрасывался на него с бранью даже тогда, когда бывал раздражен.

Наши офицеры его не жаловали, мало того — он их не интересовал. Рассказ Федека они, правда, выслушали внимательно, но поскольку никаких доказательств он привести не мог, то в их представлении истории эти отделились от личности Шанкори и, существуя отдельно от конкретного человека, заметно поблекли. Странности моего двойника тоже перестали их занимать. Они были такого рода, что тот, кто ими отличался, оказывался вне гарнизонной жизни, а офицерское сообщество интересуется только людьми, умеющими его сплачивать. До остальных, какие бы они ни были оригиналы, ему дела нет. К моменту моего появления в гарнизоне все обстояло следующим образом: да, Шанкори не любили, но вовсе не из-за романтических крайностей характера. Его просто не любили, и никто не обращал на него внимания. И только наше бросающееся в глаза сходство создало ему некоторую популярность.

Однако куда больше нашего внешнего сходства занимала всех разница наших натур. Ведь иногда бывает так, что в похожих телах обитают похожие же души. Но вы, знающие меня издавна и только что выслушавшие рассказ о Шанкори, наверняка поняли, что трудно было бы сыскать двух человек, которые настолько отличались бы наклонностями, темпераментами и характерами, как мы с Шанкори. Сегодня-то я уже, конечно, знаю, почему грыз меня червь сомнения, когда я слушал истории о двойниках… Впрочем, я преувеличиваю: непонятное беспокойство было, но как же легко я мог отмахнуться от него!