Баопу-Цзы

Что же касается тайны Дао-Пути, то его нельзя до конца описать в книгах и недостаточно слов, чтобы приблизиться к нему. Гэнсан натер себе мозоли, а Вэнь-цзы[2] долго и усердно трудился, чтобы обрести великое наставление, — вот на что похоже стремление к нему. Ведь среди круглоголовых[3], поглощающих пневму, нет таких, которые не радовались бы жизни и не страшились бы смерти. Слава и власть одурманивают их разум; белые лица и гладкая, словно нефрит, кожа чаруют их зрение; чистые мелодии тона шан и текучие звуки тона чи портят их слух: любовь, ненависть, выгода, опасность тревожат покой их духов[4] и вредят им; почести и награды сковывают их тела — все эти состояния не зовешь, а они приходят, не учишься им, а знаешь их в совершенстве. Люди, находящиеся под властью всего этого, не предназначены к обретению бессмертия: они исчерпывают принцип и остаются привержены только таким ценностям. Лишь если их сознание резко изменится и они проникнут за пределы повседневных дел, то смогут заглянуть в чистое зеркало града сокровенной безбрежности. Если же они не осознают родственную связь имен и тел и не станут сокрушаться по поводу молниеносной быстротечности жизни, то разве смогут они отказаться от стремления к выгоде, отбросить скупость и алчность, отвести взгляд от близких к ним объектов влечений и начать совершенствоваться в обретении труднодостижимых заслуг в области удаленного?

Ведь наличие рождается из отсутствия, а телесная форма устанавливается, следуя за духом. Наличие — дворец отсутствия. Тело — жилище духа. Поэтому их связь можно уяснить себе с помощью образа плотины: когда плотина разрушается, то и воды в запруде не остается. Или с помощью образа свечи: когда воск истаял, то и огонь уже не горит. Когда тело утруждается, то дух рассеивается. Когда пневма исчерпывается, тогда жизнь заканчивается. Когда корень засыхает, то и ветви никнут, а если это так, то и дерево навсегда перестает зеленеть. Когда пневма терпит ущерб, а желания торжествуют, тогда энергетическая одухотворенность отделяется от тела. Ведь ушедшее никогда не возвращается, а увядшее навсегда лишается принципа жизни. Обретший Дао-Путь муж искренне печалится об этом. Но не то же ли самое — пренебрегать стеной, но ценить тень, которую она дает?

Поэтому пестующие природную сущность в горных лесах пренебрегают устремившими свои помыслы к заурядному, считают высокое положение и должности бородавками и прыщами и приравнивают все сущее по ценности к крылышкам цикады. Так неужели они без причины усиленно обнаруживают свое пренебрежение к мирским делам? Всесторонне и искренне рассмотрев эти дела, они попросту отбросили их как достойные лишь забвения. Поэтому они удалились от людских жилищ, поселились в уединении, скрыли свою драконью чешую и спрятали свое изящество, подавили стремление своих очей глядеть на желаемое, отвернулись от светозарных обличий, отвергли само стремление слушать прекрасные звуки и отказались от смущающей дух музыки, омыли свое сокровенное зерцало[5], сберегли свое женственное и объяли Одно, сосредоточили свою пневму и достигли мягкости[6], подавили страсти и обрели покой и первозданную чистоту, оставили ложные чувства радости и скорби. Вовне они обрели умение не различать славу и позор[7]. Выплеснули тлетворный яд хватания за полноту жизни, положили конец многословию в осевой пружине[8] и отвернулись от слушания, обретя при этом всеохватный слух. Внутри они посмотрели в себя и узрели незапятнанность, выпестовали корни одухотворенности, вращая их на таинственном гончарном круге[9], отсекли соблазны, проистекающие из соприкосновения с вещами, уничтожили все мелочные поступки, научились управлять удовольствиями и влечениями и, действуя только посредством недеяния, они стали всецело следовать Небесному Принципу, — вот и все.