Барабанщица

— Взяли. — Славка кивнул. — Его ранили — когда от оперативников отстреливался. А утром в больнице он умер.

Славка наклонился и негромко добавил:

— Я слышал — ему кто-то из медперосонала какую-то дрянь тихонько впрыснул. Это его начальство о нём позаботилось. Он знал слишком много. Горчаков очень злой был, кричал на своих людей: ФСБ специально охрану поставила, день и ночь следили… И вот, не уследили всё-таки… — потом Славка помолчал и добавил: — А ты молодец. Не каждый бы так смог. Мало кто…

Прощаясь, он осторожно погладил Кате руку, потом наклонился и очень осторожно поцеловал в щёку. Он сказал, что скоро зайдёт опять. Всё ещё чуть прихрамывая, Славка быстро дошёл до машины и помахал рукой.

…Он уехал. Долго сидела Катя. И улыбалась, перебирая в памяти весь их разговор. Но глаза поднять от земли к широкому горизонту боялась. Знала, что всё равно налетит сразу, навалится и задавит тоска.

Как-то сидела она на террасе и задумчиво глядела, как крупный мохнатый шмель, срываясь и неуклюже падая, упрямо пытается пролететь сквозь светлое оконное стекло. И было необъяснимо, непонятно, зачем столько бешеных усилий затрачивает он на эту совершенно бесплодную затею, в то время, когда совсем рядом вторая половина окна широко распахнута настежь.

Мимо неё, как-то чудно глянув и торопливей, чем обычно, пробежала через террасу из сада нянька.

Вскоре из дежурки прошёл в сад доктор. Высунулась опять нянька; она была взволнована.

— Ну, вот и хорошо! Ну, вот и хорошо! — шепнула она, не вытерпев. — Вот и за тобой, милая, из дома приехали.

Как из дома?.. Валентина? Вот это новость!

Катя запахнула халат и вышла на крыльцо.

Резкий крик вырвался у неё из ещё не окрепшего горла. Катя кинулась вперёд и тут же зашаталась, поперхнулась, ухватилась за перила. Кашель душил её, в горле резало. Катя затопала ногами, замотала головой и опустилась на ступеньки.

По песчаной дорожке шёл доктор, а рядом с ним — Катин отец. Кате сунули ко рту чашку воды со льдом, с валерьянкой, с мятой; тогда наконец кашель стих.

— Ну зачем так кричать? — покачал головой доктор. — Ты бы вскрикнула шёпотом, потихоньку… Горло-то у тебя ещё слабое.

Вот они и рядом. Катя лежит. Лоб её влажен. Она ещё не знает, счастлива она или нет. Пытливо смотрит на отца, хмурится, улыбается. Но она очень осторожна, она ещё ничему не верит.

И Катя ему говорит:

— Это ты?

— Да, я!

Голос его. Его лицо. На висках, как паутина, лёгкая седина. Чёрные брюки, белая рубашка, туфли. Да, это он!

И Катя осторожно спрашивает:

— Но ведь тебя…

Он сразу понимает, потому что, улыбнувшись — вот так, по-своему, как никто, а только он — правым уголком рта, — отвечает:

— Меня выпустили… по амнистии.

— И теперь ты…

— И теперь я совсем свободен.

— И тебя выпустили так задолго раньше срока? — бормочет Катя.

— Да. Так иногда бывает.

Катя смотрит на его левую руку: большого пальца до половины нет. Смотрит на голову: слева, повыше виска, шрам. Раньше его не было.

В висках у Кати постукивает. Тут, вдруг налетает догадка, и девочка почти кричит:

— Папа! А где ты теперь живёшь?..

— У Платона Половцева. Он пока уступил мне одну комнату. А дальше будет видно. Теперь мы не пропадём.

— 26–86–36! Так это ты меня искал? Так вот он откуда загадочный краснодарский телефон!

— Да. Я приехал как раз через неделю после твоего отъезда.

Катя отталкивает его руку и поднимает с подушки голову:

— Ты пусти, папа. Я встану. Мне хорошо!

Они на самолёте, летят в Краснодар.

Широкие поля внизу. Мир — огромный. Жизнь ещё только начинается. Много чего ещё в этой жизни случится! И то, что пока кажется непонятным, всё потом обязательно будет понято. Мотор самолёта гудит, а Кате весело. В адлерский аэропорт их провожал Славка. Он сказал, что его родители приглашают Катю в гости, в Москву.

Они подлетают к Краснодару в сумерки. С волнением вглядывается Катя в смутные очертания этого большого города. Уже целыми пачками вспыхивают огни.

И вдруг ей захотелось отсюда, сверху, найти тот огонёк от уличного фонаря, что светил ночами в окна их несчастливой квартиры — квартиры, где живёт сейчас Валентина, и откуда родились и пошли за Катей и её отцом все неприятности.

Катя говорит об этом отцу. Тот наклоняется к окошку.

Но что ни мгновение, огней зажигается всё больше и больше. Они вспыхивают от края до края прямыми аллеями, кривыми линиями, широкими кольцами. И вот уже они забушевали внизу, точно пламя. Их много, целые миллионы! А навстречу тьме они рвались новыми и новыми тысячами.

Отыскать среди них какой-то один маленький фонарик было невозможно.

Да и нужно ли?..

Миссиссага, 2003 г.