Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

Владимиров ждал Васильева и беспокойно ерзал на стуле, то и дело поглядывая на дверь. Пришествие фельдшера вызывало у него непреодолимое чувство ужаса, в котором он боялся признаться даже себе. Но когда Николай уселся за столик, в его жалком прыщавом лице, бесцветном, ничего не выражающем взгляде и безвольно сложенных на столе руках не было ничего ужасного, и Артемий Иванович подивился, как это он мог испытывать столь сильный трепет в предчувствии появления этого ничтожества.

Но едва он расслабился, в трактир влетел доктор Смит, крепко держа за руку свою жену. Владимиров похолодел, ему захотелось спрятаться и ничего не видеть. Заметив вошедших, фельдшер подался вперед, упираясь грудью в край стола. Он не отводил своих глаз от Эстер, губы его приоткрыли мелкие гнилые зубы, в уголке рта повисла слюна.

Доктор Смит вместе с женой устроились неподалеку от бара, и доктор заказал обоим джин. Рискуя привлечь его внимание, Артемий Иванович уселся между ними и Васильевым.

«Где же этот Легран с бабой?!» – думал он, со страхом глядя на рожу фельдшера, который все больше преображался, все менее становясь похожим на обычного человека. В нем появилось что-то от безжалостного насекомого, руководимого одним-единственным инстинктом: убивать и пожирать.

– Мне кажется, что мы с вами знакомы, – раздался голос доктора Смита, обращавшегося к Васильеву. – Я осматривал вас у поляка. Я знаю, что вы тот самый Джек Потрошитель, я говорил об этом с Андерсоном и Монро.

«Боже, Боже! – беззвучно возопил Артемий Иванович. – Надо бежать, пока не поздно!»

– Я не держу на вас зла, вы мне не нужны, – продолжал звучать голос Смита. – Я хочу предложить вам сделку: я отдаю вам на растерзание свою жену, а вы мне – мистера Фейберовского.

– Нет! – закричал Артемий Иванович, но было уже поздно.

Мощные задние ноги фельдшера бросили его уродливое мохнатое тело вперед. Владимиров в ужасе повалился на пол, а фельдшер перелетел через него и его членистые лапы обхватили Эстер. Под сатанинский хохот доктора и отчаянное жужжание его жены острый, как кинжал, коготь Васильева вспорол ее покрытое нежным желтым пушком полосатое брюшко, и ее маленькое жальце трепетно задергалось в смертельных конвульсиях.

Артемий Иванович вскочил в диком ужасе. Кабак уже наполнялся полицейскими, они скрутили дергающегося с пеной у рта фельдшера и теперь, выставив вперед дубинки, приближались к нему. А следом за ними шел Продеус в смирительной рубашке с завязанными за спиной рукавами, из-под которой буграми выпирали под тканью пудовые кулаки.

– Развяжите мне руки! – громовым голосом требовал Продеус.

Доктор Смит продолжал кровожадно хохотать, показывая на Владимирова пальцем. Полицейские схватили Артемия Ивановича, один из них развязал рукава у Продеуса, Владимиров попытался высвободиться из цепких рук констеблей, рванулся изо всех сил и свалился с кровати.

Сидя на полу, он медленно приходил в себя.

«Господи Иисусе! Надо же, померещится такое!» – подумал он, крестясь и оглядывая комнату. Однако оставаться одному ему все еще было страшно, он оделся и вышел в коридор.

– Мистер Гурин, – окликнул его коридорный. – Вам телеграмма.

С недобрым предчувствием Владимиров взял конверт, вскрыл его и пристроил на своем носу пенсне. Не увидев в телеграмме ни одного знакомого слова, кроме фамилии Смит, Артемий Иванович тотчас же оделся и, будучи еще под впечатлением ужасного сна, помчался за советом к Фаберовскому.

– Чего пан так устрашился? – сказал поляк, прочтя телеграмму. – В телеграмме нет ничего страшного. Тут написано: «Мистер Смит уехал завтрашнего дня Колчестер тчк Жду Эсси». Колчестер – небольшой городок на северо-западе от Лондона, где до завтра будет пропадать некий доктор Смит. А Эсси – его жена, которая сообщает пану, что ждет его с нетерпением.

Артемий Иванович приободрился и плотоядно облизнулся.

– Тогда я поехал.

– Подождите, – Фаберовский покрутил Владимирова, критически осмотрев его пиджак и брюки, протер платком очки и вновь повторил ту же операцию. – Добже, добже… Ну-ка, пан, издайте казачий посвист.

Владимиров сунул два пальца в рот и долго надувал щеки, но у него опять ничего не вышло.

– Тогда хоть поправьте свой казачий чуб и втяните брюхо. Иначе пан более подобен малороссийской галушке, чем казаку. Вот, влазьте в мои сапоги со шпорами.

Поляк кивнул на высокие кавалерийские сапоги в углу за камином, напомнившие Артемию Ивановичу о его знакомстве с Эстер.

– Как я выгляжу? – подходя к зеркалу, спросил Владимиров.

– Как пугало на станичном огороде. Наденьте еще вот это, – Фаберовский достал из верхнего ящика комода офицерский георгиевский крест и повесил его на ленте на шею новоиспеченному кавалеру.

– Но постойте, это же не то!

– Надевайте, надевайте. Для Дарьи годилась и медаль за турецкую компанию. А тут медалькой не отделаешься. Может, то на верноподданнический взгляд пана и чудовищно, зато как ладно! Посмотрите сами: истинный казак!

– Только бубенцов на шляпу не хватает, – проговорил Артемий Иванович, поворачиваясь перед зеркалом. – Ну, тогда я пошел.