Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

– Мистер Фейберовски, Батчелор! – крикнула она, подбегая к экипажу и протягивая поляку сверток. – Я собрала вам сэндвичи в дорогу. Вы можете проголодаться до утра. И возвращайтесь скорее.

– Иди в дом и запрись, – буркнул с козел Батчелор, пригрозив конюху кнутом.

– Только сперва выгляни за калитку и посмотри, не следит ли кто-нибудь за домом, – попросил поляк.

Розмари открыла калитку и выглянула на пустынную безлюдную улицу.

– Никого не видно, – сказала она.

– Ну, тогда с Богом! – Фаберовский перекрестился. – Трогай, Батчелор, трогай!

* * *

В намеченное время Легран и Даффи пришли в трактир, но, увидев рядом с Артемием Ивановичем социалистов, сели из соображений конспирации не к нему, а за соседний стол. Владимиров словно не замечал их. Он был занят.

– Я понял: еще секунда – и она утонет! – вдохновенно повествовал он. – И я прямо в одежде, как был, кинулся за ней в фонтан. Пока я летел со скалы вниз, я увидел, как из океанской пучины поднимается гигантский восьминог. Своими огромными челюстями он мгновенно отгрыз мне ноги, но я не обращал на это внимания и мощными гребками поплыл к своей невесте. Я истекал кровью, но даже погружаясь на дно бездны морской, продолжал держать свою невесту на вытянутой руке. А она бросила меня, хотя я ради нее лишился своей жизни!

Легран не выдержал и, встав со своего места, подошел ко Владимирову.

– Мсье Гурин, вы не забыли, что скоро сюда приедет Урод?

– Он тоже калека? – Адлер попытался развести глаза, сошедшиеся на переносице.

– Нет, калека – это я! – возразил Артемий Иванович. – Потому как пострадал и лишился конечностей от паровоза, когда позировал графу Толстому для твоей тезки, Аннушки. – Владимиров подлил спавшей на столе Мандельбойн в стакан джина. – Великий художник этот граф. А Васильев наш – он с рождения урод. А сколько сейчас времени?

Артемий Иванович похлопал по карманам, но вспомнил, что часов нет.

Легран достал свои.

– Три часа.

– Действительно… Жертва! Lа victime! – громко сказал Владимиров. – Сик фор виктим по-вашему.

Даффи понял и встал, чтобы расплатиться за пиво. Они с Леграном покинули трактир, а спустя пять минут в дверях появились Шапиро и Васильев.

– Садитесь, – сказал Артемий Иванович, указывая на свободные места за своим столом. – Где поляк?

– Он сказал, что ему даже страшно представить, не то что смотреть, до какого состояния вы упились, – ответила еврейка. – Сейчас повез Батчелора и Конроя к Залу собраний.

– Да тьфу на него, чучело рогатое… А для тебя, Николай, нет пока еще никого. Они только ушли. Ищут.

– Рогатое чучело – это кто? – спросил Адлер, очумело глядя на Владимирова. – Которое ноги откусило?

– Оно не только ноги, оно мне все откусило. Оно мне жизнь искусало, как печатный пряник. Ты, Хая, не смотри, что я без ног…

– Кто без ног? – опешила Шапиро.

– Я, – безапелляционно заявил Артемий Иванович.

– А это что? – Шапиро лягнула под столом Артемия Ивановича в коленку.

– Это ж разве ноги! – критически осмотрел свои конечности Артемий Иванович. – Это одно горе-с! Вот когда я в гимназии в Петергофе служил, то были у меня ноги. Но однажды зимой шел я по Ольгиному пруду, и вдруг слышу: из-подо льда ребенок плачет, зовет на помощь. Обколол я лед, нырнул, а пока вытаскивал его, прорубь замерзла и ноги мои в ней остались. До весны ждать я не мог, – мне же в гимназию надо! – так их мне отпилили, ну, я на службу и побежал.

– Мы делать-то сегодня что будем, Артемий Иванович? – нетерпеливо осведомился фельдшер. – Или так, просто посидим-с?

– Это кто такой? – спросила Мандельбойн, отрывая хмельную голову от стола.

Она забыл, что Владимиров уже привозил Васильева в клуб и тот на глазах у всех дрался с Тамулти.

– Он наш, революционный, – сказал Артемий Иванович. – Ты, Ханна, налей ему выпить чего.

– Но мне… – начал было Васильев, однако Владимиров нетерпеливо перебил:

– Ищут, ищут для тебя женщину. Легран найдет и тебе представит. Выпей пока. Так вот, налетел на меня огромный орел…

* * *

В половине четвертого после неудачного патрулирования по улицам в трактир возвратился Легран. Все сидевшие вокруг Артемия Ивановича были уже изрядно пьяны. Даже всегда мрачное и капризное прыщавое лицо Васильева расплылось в улыбке, так что стало даже слегка привлекательным. Адлер тупо раскачивался на стуле, напевая себе под нос: «Не терзайте мне душу гитарою, слышать больше ее не могу…», а Шапиро, выставив ногу в розовом чулке, безуспешно пыталась привлечь его пьяное внимание. Мандельбойн восхищенно смотрела в рот Владимирову, подперев отяжелевшую голову руками, а тот заливался соловьем, стоя у стола и заложив одну руку за борт пиджака, а другою придерживаясь за стул, чтобы не упасть.

– Ты помнишь то дело первого марта, когда на берегу канала у ограды Михайловского сада государю оторвало обе ноги бомбою?

– Так вы были причастны к это славному акту?! – воскликнула Ханна.

– Да! Это был не государь, а я!

– Это вам оторвало ноги?!

– Мне!

– Сколько же тогда у вас ног? – изумленно спросил Адлер.

– А у тебя?

– Две… – неуверенно пробормотал Адлер, заглядывая под стол.