Барабаны зомби

— Затем, что так все устроено, — ответил я.

— Но зачем все так устроено? – не сдавалась она. – Почему мы должны жить с болью ожидания смерти? Зачем нам разлучаться? Зачем всем на земле правят эти злость, и горечь утраты, и жажда мести? Что, если мы можем изменить это?

— Изменить это? – переспросил я, не скрывая скептицизма. – Изменить смерть?

— Да, — кивнула она.

— Просто – фьють! — и ее нет?

— А что, если это получится? – возразила она. – Попробуйте представить себе, что это значит? Насколько лучше станет этот мир, если возраст не будет больше страшить человечество? Только подумайте: Леонардо да Винчи, доживший до наших дней – сколько бы всего он еще изобрел, изваял, написал? Или разве вам не хотелось бы самому сходить на концерт Бетховена? Или послушать лекцию по теологии из уст Мартина Лютера? Сходить на симпозиум под председательством Альберта Эйнштейна? Подумайте, Дрезден. Уму непостижимо, чего можно достичь.

Я подумал.

Она говорила правду.

Если хотя бы на секунду допустить, что то, о чем она говорит, возможно, и… Черт. Это меняет все. У всех и каждого окажется сколько угодно времени. Чародеи живут по триста-четыреста лет, но и этого им кажется мало. То, о чем говорила Кумори, конец смерти, дал бы любому шанс улучшить себя так, как это делают чародеи. Это в большей степени, чем любое другое историческое событие, разом уравняло бы… ну, или хотя бы уменьшило разницу между чародеями и остальной частью человечества.

Но это же безумие. Пытаться покорить смерть? Люди умирают. Так устроена жизнь.

Но что, если им не обязательно это делать?

Что было бы, если бы моя мать не умерла? Или мой отец? Как изменилась бы моя сегодняшняя жизнь?

Невозможно. Смерть нельзя просто отогнать как надоедливое насекомое.

Правда, невозможно?

Может, это не так и важно. Может, это один из тех случаев, когда усилие важнее, чем итог. Я хочу сказать, если бы имелся хоть самый малейший шанс того, что Кумори права, и мир можно изменить так радикально, разве не должен был я попытаться вместе с ними? Даже если я никогда не достигну цели, разве одна попытка упразднить смерть не достойна усилий?

Черт.

Крутой вопрос. На порядок круче меня.

Я тряхнул головой и повернулся к Кумори.

— Я ничего не скажу вам насчет смерти. Я скажу только, что видал плоды поисков тех, кто пошел по этому пути. Я видел, как Коул пытался убить меня, когда я встал на его пути. Я видел, что делали Гривейн и Собиратель Трупов. Я слыхал о тех страданиях и муках, что причинил Кеммлер – уже причинил и продолжает еще причинять благодаря этой своей дурацкой книге.

— Я не знаю, что выйдет из попытки убить смерть. Но я знаю, что древо познается по тому плоду, что падает с него. А с древа некромантии не падает ничего такого, что не прогнило бы насквозь.

— Наш путь иной, — возразила Кумори бесстрастным голосом. – Наш путь ведет к благой цели.

— Я бы с удовольствием поверил вам, если бы изрядная часть этого пути уже не была вымощена трупами невинных жертв.

Я снова увидел, как голова ее слегка качнулась под капюшоном.

— Вы говорите совсем как они. Как Совет. Вы не понимаете.

— Или мне просто не хватает самонадеянности для того, чтобы начать переустраивать вселенную, исходя из того, что мне лучше, чем Богу известно, сколько должна длиться жизнь. И ведь у того, что вы предлагаете, имеется и оборотная сторона. Как насчет того, чтобы установить режим бессмертного Наполеона, или Аттилы, или Председателя Мао? Ведь сохранить монстров не сложнее, чем гениев. Вашу затею можно чудовищно извратить, и это делает ее опасной.

Долгую, безмолвную секунду я смотрел ей в лицо – вернее, в тень под капюшоном. Потом она вздохнула.

— Мне кажется, мы исчерпали возможности дальнейшего разговора, — произнесла она.

— Вы уверены? – спросил я ее. – Мое предложение все еще остается в силе. Если вы хотите выйти из игры, я уговорю Совет защитить вас.

— Наше предложение тоже в силе. Не вмешивайтесь, и вам ничего не будет грозить.

— Не могу, — покачал головой я.

— Я тоже, — сказала она. — Поймите, я не желаю вам вреда. Но я, не колеблясь, уничтожу вас, если вы снова окажетесь на нашем пути.

Секунду я молча смотрел на нее.

— Я собираюсь остановить вас. Я собираюсь остановить вас, и Коула, и Гривейна, и Собирателя Трупов, и ваших шестерок-барабанщиков вместе с ними. Никому из вас не стать самозваным богом. Ни одному.

— Я думаю, вы умрете, — произнесла она ровным голосом, без малейшей угрозы.

— Возможно, — согласился я. – Но прежде я намерен остановить вас всех. Передайте Коулу, пусть убирается сейчас же, и я не буду выслеживать его, когда все это завершится. Он может уйти. И вы тоже.

Она еще раз покачала головой.

— Мне жаль, что мы не смогли договориться.

— Угу, — кивнул я.

Она замялась. Потом все-таки спросила меня, и на этот раз в голосе ее звучало неподдельное любопытство.

— Зачем?

— Затем, что я должен поступить так, — ответил я. – Мне жаль, что вы не даете мне помочь вам.

— Мы все действуем так, как считаем должным для себя, — согласилась она. – Мы еще увидимся, Дрезден.

— Можете не сомневаться, — заверил я ее.