– Еще минутку. Бог даст, уйду с миром.
Неожиданно дверь в спальню открылась, и вбежал Анисим.
– Сюда идут, – тихо сказал он. – Я видел дворецкого и пана Анджея. Ну-ка, пан хороший, попрошу удалиться. Нечего из-за вас, храбрецов, панночке нравоучения выслушивать, – он подошел к окну, распахнул его и, повернувшись к гостю, требовательно сказал: – Сюда. Тут второй этаж, под окном клумба. Не робейте. Вам главное – поладить с нашими собачками.
Гость услышал голоса в коридоре. Медлить действительно было нельзя. Он еще раз оглянулся на панночку, потом вскочил на подоконник и, глянув вниз, прыгнул в темноту. Приземление его было удачным, потому что он сразу поднялся и, не оглядываясь, торопливо направился к изгороди.
Анисим едва успел запереть окно, как дверь спальни открылась и на пороге в полном обмундировании, со шпагой на поясе появился хозяин дома.
– Кто здесь был? – строго спросил он дочь. Барбара отвернулась в сторону. Она не умела лгать, но ей не хотелось предавать того, кого она считала самым верным из своих поклонников.
– Анисим! – рявкнул пан Анджей и, не дождавшись ответа и от гайдука, вдруг зло процедил: – Запорю!
Оставив гайдука, он шагнул к дочери и неожиданно ударил ее по щеке.
– Девка! – крикнул он. – Принимаешь в спальне?!
Боль за незаслуженное наказание и упрек обожгли сердце Барбары. Панночка молча заплакала.
– И это после таких дифирамбов его преподобия в твой адрес! – продолжал пан Анджей. – Да он просто слепой, этот святоша! Принял булыжник за бриллиант! Завтра же расскажу ему про твои амуры – вылью на него ушат холодной воды! Пусть больше не заблуждается! А с тобой поступлю так, как должно поступать с неблагодарными! Не хочешь по-умному выбирать жениха, пойдешь за того, за кого велю! Все, хватит унижений на мою седую голову! Пусть муж занимается твоим воспитанием! В день совершеннолетия выдам тебя замуж! Благо, жених уже есть! Пойдешь за Гаштольда!.. – и, не дожидаясь возражений, вышел.
В эту ночь панна Барбара не спала. Старый гайдук никак не мог успокоить ее. Она лежала и думала о себе. Да, она любила, когда за ней ухаживали. Но что в этом порочного! И еще она думала о своих поклонниках. Ей хотелось знать, влюблена ли она в кого-то из них хоть чуточку. Пан Таннер, кажется, был самым достойным из всех, но странно: даже к нему она не испытывала достаточного чувства. Она во всем готова была винить себя, но чистое сердце подсказывало ей, что она еще слишком юна и не созрела для настоящей любви.
Думая свою горькую думу, она не переставая молилась:
– Пресвятая владычица, заступись за меня перед Сыном своим, спаси меня, не оставь в печали и скорби моей и храни несчастную душу мою!
И вновь, как и в тот день, когда она посещала раненого, чудилось, что из четырех углов ее комнаты кто-то едва слышно откликается на ее молитвы…
Часть вторая. Провинциалка
Глава I. Парк Ланей
Прошло полгода. Пан Анджей сдержал-таки слово – выдал дочь замуж. Испокон веков судившиеся за землю Гаштольды и Радзивиллы этим бракосочетанием наконец заключили мир. Жених увез невесту в свой родовой замок в Геранены.
В начале мая, после трех недель проливных дождей, из-за туч наконец выглянуло солнце. Впервые после переезда в деревню пани Барбара вышла из замка, чтобы погулять в саду. В это утро на небе не было ни единого облачка, молодую травку серебрила роса. Никогда еще Барбара не видела столько цветов, которые росли сами по себе. Сад казался ей чуть ли не раем. Из-под старой листвы на земле тянул свой бархатистый стебель высокий фиолетовый цветок сон-травы. Одуванчик раскрывал нежные слипшиеся лепестки. Все еще то тут, то там небольшими ковриками белели подснежники. Вовсю цвела черемуха, охмеляя своим горьким благоуханием, а кое-где начинала распускаться сирень.
Барбара шла медленно, часто останавливалась, оглядывалась. Ей хотелось рассмотреть и запомнить каждое дерево, каждый куст, каждый цветок. После продолжительной, холодной и однообразной зимы обилие красок завораживало ее и одновременно навевало какие-то сладостные чувства. Ей хотелось думать, что она счастлива. Пани Барбара слушала соловья, испытывала головокружение от ароматов и не замечала, что ее белое платье и руки разукрашены, будто акварельной краской, густой цветочной пыльцой…