Барбаро и Контарини о России

Блеск и красоту лучших экземпляров драгоценных камней, какие он только видел, Барбаро, не скупясь на слова, описал в «Путешествии в Персию». Узун Хасан собрал большие богатства и подлинные ценности в пышных шатрах своих передвигающихся резиденций. Он охотно беседовал с умным старым венецианцем, о многом его расспрашивал и с удовольствием демонстрировал ему свои сокровища. К тому же при Барбаро прибыли послы из Индии[221] с подарками: это были редкие животные (тигр, жираф, слоны и др.), тончайшие ткани (tele bombagine sottilissime), драгоценные камни, фарфор (porcellana), сандаловое дерево, тюки со специями. Никакие из этих ценностей не остановили внимание венецианского посла, кроме драгоценных камней. Узун Хасан пригласил его осмотреть их, предупредив, что гостя ожидает некое «праздничное зрелище» (in poco di tanfaruzzo).[222] Шах наслаждался обществом знатока; показал вначале лишь хорошие, но не поразительные вещи — небольшие рубины, низаный жемчуг («не совсем круглый», — заметил Барбаро), алмаз («не очень чистый, но хорошей воды»), камеи с птичьими головами («иные, чем в Италии»). На вопрос, хорош ли подарок, Барбаро дипломатично ответил, что подарок превосходен, но что Узун Хасан «заслуживал бы гораздо большего». На это польщенный шах выразил желание показать ему еще другие свои драгоценности. Постепенно — во время встреч и бесед — Барбаро осмотрел все сокровища Узун Хасана и отметил среди них редчайшие вещи.[223] Эти воспоминания настолько живо сохранились в памяти автора «Путешествия в Персию», что он неоднократно переходил на прямую речь, передавая диалог с персидским правителем. В числе ослепительных богатств последнего выделялись величиной и красотой «баласы» (разновидность рубина).[224] В отношении отдельных камней Барбаро отметил их исключительный вес и величину, прекрасный цвет, особенную форму (в виде финика, оливы, каштана). Один огромный уплощенный (in tavola) балас, «совершеннейшего цвета», с мелкими арабскими буквами (letterine moresche) по краю, вызвал восхищение венецианского знатока. Узун Хасан опросил, какого мнения Барбаро о стоимости этого баласа. «Я усмехнулся, и он ответил мне тоже усмешкой. — “Все же скажи, как тебе кажется". — “Господин, я никогда не видел подобного камня, ответил я, и думаю, что нет другого, который мог бы с ним сравниться. Если бы я назвал его цену, а балас имел бы голос (il balascio havesse lingua), то он, вероятно, спросил бы меня, встречал ли я действительно подобный ему камень; я был бы принужден ответить отрицательно. Поэтому я полагаю, что его нельзя оценить золотом. Может быть, он стоит целого города..."».[225] После баласа, о котором шла речь, Барбаро при рассматривании других сокровищ восхитился рубином необычайной величины, заключенным в золотую оправу; Барбаро счел его «дивной вещью» (cosa mirabile per esser di tanta grandezza).[226]

Бывали случаи, когда Барбаро оценивал драгоценные камни не только как знаток и любитель, но и как политик. После победы Узун Хасана над Грузией (в 1477 г.) побежденные грузины просили принять в качестве контрибуции не деньги в размере назначенной им суммы (16 тысяч дукатов), а четыре ценных баласа. Узун Хасан предложил Барбаро установить, соответствуют ли баласы требуемой денежной сумме. К Барбаро же успели проникнуть посланцы грузинского царя, чтобы убедить венецианского посла произвести оценку в благоприятном для грузин смысле. Барбаро видел, что камни не стоили 16 тысяч дукатов: в своей записи он откровенно назвал их только «ragionevoli», т. е. «неплохими», «удовлетворительными», и заметил (для читателя-венецианца), что ни по величине, ни по красоте они не равнялись баласам на алтаре собора св. Марка в Венеции. Но, решив помочь христианам, а не мусульманину, он определил цену каждого баласа именно в 4 тысячи дукатов. Узун Хасан отнесся к такой оценке с недоверием и иронически заключил: «По-видимому, баласы очень дороги в твоей стране».[227]

Кроме драгоценных камней Узун Хасан показывал Барбаро редкие камеи. В связи с одной из них, — по-видимому, европейской, античной, — возник ярко воспроизведенный автором разговор; перед тем Узун Хасан, снова предвкушая удивление, которое должно было охватить его собеседника, опять произнес слово, означавшее в его устах высший эффект: «Я хочу, чтобы ты получил немножко tanfaruzzo!».[228]

«Он дал мне в руки камею, величиной с марчелло,[229] на которой была вырезана (scolpita) голова красивой женщины с волосами, собранными сзади, и с гирляндой, и сказал: “Посмотри, это — Мария?". Я ответил отрицательно. Тогда он спросил: “Кто же она?". Я объяснил, что это изображение какой-то античной богини (una delle dee antique), которую обожествляли “бурпары" (burpares), то есть идолопоклонники (gli idolatri). Он спросил, каким образом я это знаю. Я ответил, что мне это ясно, потому что такие изделия (lavori) изготовлялись раньше пришествия Иисуса Христа. Он слегка покачал головой и больше ничего не сказал».[230]