Барбаросса

(К чести Москаленко, он позже полностью признал правоту Василевского, который и сам видел неготовность к контрудару.) Люди сознательно шли насмерть, от начальника Генштаба не укрылось, что в экипажах машин танкисты имели пистолеты.

– Чего это вы, ребята, так вооружились?

– Кончим себя, ежели понадобится.

– Так уж сразу?

– А живьем в этой банке жариться – лучше?

– Можно ведь и выскочить.

– Куда выскакивать? В лапы извергам? Нет уж…

Танкисты знали, что говорили. У немцев было такое правило: если схватят наших танкистов, выскочивших из горящего танка, они сразу обливали их бензином, и люди сгорали факелами – по этой причине возле подбитых танков всегда находили три-четыре обгорелых, как головешки, трупа. Танков Т-34 было прискорбно мало, больше устаревшие Т-70, у которых сразу два мотора: попади хоть в один, и танк полыхал костром. Немцы предпочитали бить даже не снарядами, а цельнометаллическими болванками, которые – даже в танке Т-34! – насквозь прошивали лобовую броню.

Василевский следил за ходом сражения из деревни Камыши, что близ города Калача, который вернее бы называть поселком. Гордову он, представитель Ставки, сразу дал понять, что его решения будут иметь большую значимость, нежели доводы Гордова. Авторитет Василевского прочно покоился на оперативной грамотности, на высоком воинском интеллекте, какими Гордов при всем его желании никогда бы не мог похвастать…

– Кстати, – сказал ему Василевский, – кажется, что Чуйков после Китая сразу вошел в атмосферу фронта?

Гордов согласился, отвечая, что генерал Чуйков среди многих недостатков обладает еще одним, непростительным:

– Терпеть не может начальства. Говоришь ему что, так он делает такую гримасу, будто его лимонами кормят.

Представитель Ставки от сплетен держался подальше:

– Я тоже не всегда бываю доволен своим начальством. Но приходится терпеть, как терпят нас и наши подчиненные…

В самый разгар сражения прорвалось! Гордов, обычно молчаливый, в условиях боя вдруг обрел небывалое красноречие, дополняя его в приказах по телефону виртуозными оборотами.

Василевский долго терпел, но решил вмешаться.

– Прекратите! – гневно вспылил он. – Так разговаривать с людьми можно только в том случае, если вы уверены, что ваш оппонент способен ответить вам такими же матюгами. Не забывайте, что вы разговариваете со своими подчиненными…

С самого начала сражения было видно, что возможен лишь частичный успех, но никак не решающий. Накануне вылета из Москвы Василевский глянул в сводку разведки: 6-я армия Паулюса имела 18 дивизий, насчитывая 270 000 солдат, она громыхала из семи с половиной тысяч орудий, минометов и огнеметов, ее таранную мощь составляли 750 танков, а с небес она была прикрыта воздушным флотом Рихтгофена… И вся эта масса людей и техники, скопившаяся в большой излучине Дона, теперь рвалась из этой излучины на простор, как хищник из клетки…

Василевский сказал, что главное – задержать врага, чтобы затрещали все сроки гитлеровских планов, заодно он спросил Гордова – сколько человек в дивизиях Паулюса? Гордов пояснил: в пехотных до 12 тысяч, а в танковых еще больше. При этом Гордов заметил, что на его фронте, прикрывающем Сталинград, есть такие дивизии, где едва наберется триста штыков.

– На бумаге все выглядит гладко – дивизия на дивизию, баш на баш. Но триста наших бойцов не могут переломить мощь полнокровной немецкой дивизии… Это же факт!

– Факт, и весьма печальный, – согласился Василевский.

– Потому, – подхватил Гордов, – нам и нельзя вести себя так, будто мы уже находимся на подступах к Берлину.

Александр Михайлович понял, на что намекает Гордов: мол, чего ты, дурак, эту битву затеял, сидел бы тихо.

– Пока не закончим эту войну, – жестко ответил он Гордову, – на дивизии полного штата надеяться не стоит. Но мы находимся на подступах к Сталинграду, и, может быть, именно отсюда, от этого Калача-на-Дону, и начинается наш путь к Берлину…

Вечером, вернувшись в Калач и долго лавируя на своей «эмке» в кривых переулках, среди садов и заборов, Василевский слышал, как чей-то женский голос звал его адъютанта.

– Никак, тебя? Что, уже познакомился?..

Адъютант вернулся в машину, рассказывая со смехом:

– Да эта орет. Согласна комнату сдать. Говорит, что теперь полы просохли. А мужиков в хозяйстве не осталось. Вдова…

Василевский долго и мрачно молчал, потом сказал шоферу:

– Поехали, Саша… вдова! Как много у нас вдов…

Кривыми улицами Калача утром катился танковый батальон – к переправам, снаружи обвевало речным донским ветерком, а из раскрытых люков машин било жаром, как из банной парилки.

– Левее! – покрикивали. – Забор не тронь… мужиков в хозяйстве не стало, одни бабы… Теперь правее бери. Прямо!

От железнодорожной насыпи отходил переулок с громким названием – Революционный, а возле убогой халупы без крылечка стоял однорукий мужик в измятой рубахе, босой и небритый.

– Эй, братцы! – кричал. – Я же ваш… или забыли?