Барби. Часть 1 (СИ)

Разбираясь в материале многим лучше патентованных ведьм, она не могла позволить себе ударить в грязь лицом на завтрашней лекции, потому, едва колокол возвестил об окончании занятий, не упорхнула прочь из залы, как прочие ветренные сучки, устремившиеся в трактир или на блядки, а направилась прямиком в профессорский кабинет — уточнять, переспрашивать и прояснять детали завтрашней лекции, которую ей доверено было вести.

Напрасный труд — Котейшество знала спагирию лучше любой ведьмы на третьем круге — но никогда нельзя исключать того, что какая-нибудь проблядь, точащая зуб на «Сучью Баталию» или на нее персонально, не задаст нарочно каверзный, не предусмотренный программой, вопрос. Только ради того, чтобы задеть ее, опозорить перед слушательницами, а те и рады будут гоготать, скаля зубы. Броккенбург пожирает слабейших, на их перемолотых костях зиждутся многовековые гранитные устои, из которых растут грациозные башни Оберштадта и неказистые домишки Миттельштадта. Но он не делает снисхождения и для тех, кто мнит себя сильным, терпеливо выжидая, когда они совершат ошибку…

Барбаросса ощутила, как сами собой тяжелеют, наливаясь недобро гудящей силой, кулаки. Если одна из этих сук, имевших наглость считать себя ведьмой, посмеет на завтрашней лекции поддеть Котейшество, задав вопрос с подвохом или отпустив какую-нибудь шуточку, ей несдобровать. Неважно, в каком ковене она состоит, какие амулеты носит и каких адских тварей может подчинить своей воле. Неважно, каким титулом щеголяет и какому демону вручила свою душу — сестрица Барби отыщет ее еще до заката — и переломает ей нахер все ребра, превратив во всхлипывающую под ногами перепачканную мочой и кровью ветошь.

Эта мысль заставила Барбароссу улыбнуться. Может, Ад не одарил ее при рождении талантом по части сложных наук — она давно смирилась с этим, как смирилась с собственным отражением в зеркале — может, ей никогда не повелевать демонами с такой легкостью, как прочим, не управлять тайными энергиями, не проводить алхимических реакций и не смотреть в будущее, пускай. Зато Ад одарил ее другим умением, и щедро, как мало кого в Броккенбурге.

Умением расшибать головы слишком самонадеянным сукам и превращать их жизнь в одно бесконечное мучение.

Барбаросса застонала сквозь зубы. Досадно было тратить такой погожий денек на бесцельное ожидание, тем более, что Котейшество могла провести в кабинете у Бурдюка и весь следующий час и все три следом. Преданная без остатка постижению адских наук, она легко забывала обо всем прочем, едва только речь заходила об учебе. Могла не есть по нескольку дней к ряду, вцепившись в очередной гримуар, скверно пахнущий, из рассохшейся человеческой кожи. Могла всю ночь напролет чертить на полу в дровяном сарае сигилы, выстраивая одной ей ведомые узоры чар, могла… Могла забыть про свою подругу, вынужденную маяться от скуки в пустой лекционной зале, подумала Барбаросса, болтая в воздухе башмаками. И в этом, увы, вся Котейшество. Надо или принять ее со всеми ее недостатками, сколько бы их ни отсыпал Ад, или держаться от нее подальше. Жаль только, эта вторая возможность уже не в ее власти — если когда-то в ней и была…

Сидеть верхом на парте ей быстро наскучило, да и задница затекла. Нет ничего хуже, чем торчать взаперти лекционной залы, вынужденной наблюдать, как солнце чертит свой извечный, укорачивающийся с каждым осенним днем, путь по небу. Чтобы размяться, Барбаросса прошлась по лекционной зале, пиная башмаками бумажные катыши и сплевывая под ноги.

Из окон лекционной залы по спагирии открывался превосходный вид на Броккенбург. Может, не такой расчудесный, как из башен господ оберов, торчащих на самой верхушке горы, но куда лучше того, что открывался из окна Малого Замка, в котором обитала «Сучья Баталия». Там и разглядывать было нечего, не считая окрестных помоек, пустырей и зарослей бурьяна на заднем дворе, здесь же… Черт, здесь было, на что посмотреть!

Во всей горе Броккен, если верить Котейшеству, было что-то около двухсотпятидесяти рут, и не лилипутских, рейнландских или вюртермбергских, созданных словно в насмешку, и не уродских долговязых ганноверских, а порядочных саксонских[2]. Университет располагался в верхней ее трети, где-то на той невидимой линии, которая разделяла Оберштадт и Миттельштадт. Не очень высоко по меркам оберов, отхвативших себе место на вершине. Охуительно высоко по меркам обитателей всей остальной части горы и, тем паче, жалких отбросов из Унтерштадта, копошащихся у подножья и вынужденных хлебать ядовитый воздух предгорий.

Корпус спагирии был одним из самых высоких в университете, четыре полноценных этажа, оттого почти весь Миттельштадт был перед ней как на ладони. Разномастные черепичные и жестяные крыши походили на заплатки распаханных полей, перемежающиеся межами-улицами. По этим улицам сновали похожие на деловитых насекомых фаэтоны, катились изящные, как водомерки, ландо, порывисто и резко двигались сверкающие металлом корпуса аутовагенов, тщетно пытающиеся вложить в скорость весь запас снедающего их изнутри адского огня.