– …его фамилие – Миша Косой, годов тридцать на наружность. Так, ничего особого из себя. Чернявый – вроде грузинца или армяна. А она – Ирин… не, как-то по другому… Ирен. Ирен Ких. Это уж я не знаю, какая такая нация – Ирен да еще Ких… Лядащенькая, в кальсончиках в белых, обтяжечкой, задочек на оттопырку, весь виден… И курточка на ней синяя, блескучая. А волосы, должно, покрашенные, в натуре таких не бывает, больно уж светлы, вроде как кудель льняная. Два мотоцикла у них – синий и красный. А где они ездиют – вроде бочки такой здоровенной, шагов шесть напоперек. А зрители сверху смотрят. Они, значит, внизу, а ты с верхнего краю глядишь. Сначала Миша энтот, Косой, изображал. Зашел скрозь дверку унутрь, дверку прикрыл за собой. Кожаное на ём все: сапоги, галифе, куртка, рукавицы… Шлём на голову красный надвинул, ремешки у бороды завязал. И – на мотоцикл. А мотоцикл не простый. Такой от его треск, ну – будто как из ружьев палят… И прям с места и на стенку – вж-ж-жж! В первой-то раз у меня сердце так и захолонуло: куды ж ты, думаю, родимец! Упадешь ведь! А он, Миша-то, как прилип к стенке к этой, и ну носиться, и ну носиться… Только успевай за ним глазами мотать! Было башку совсем отвертел, ей-бо! А он все кверху, кверху забирает, под самый край, откуда народ глядит. А потом на низ съехал, рукой нам так-то вот исделал – дескать, вот, мол, какой я герой! Тут она в дверку влезла, эта Киха его, в кальсончиках. Тоже шлём нацепила. Ну, думаю себе, баба, кишка послабже, куды ей! По низу только поездиет и конец. А она – на стенку, да как Миша ее этот Косой – под верхний край – р-ры! р-ры! И Миша опять на мотоцикл и с ей вместе по стенке – р-ры! р-ры! Бочка аж вся гудит, шатается, прям разваливается, а они, сволочи, как бесы в аду, знай насаются, только в глазах мелькают. Дым за ними синий, искры летят, ну, как есть – бесы! Вышел я опосля наружу, хлебнул воздуху – аж качает меня, чисто сам в бочке мотался, ей-бо! И сразу второй билет купил. Думаю – нет, милые, шалишь, я эту механику должон понять. Как это так, чтоб на стенке ездить, а вниз не падать? Я фокусы всякие видывал, и не такие.
– Это не фокус, это – центробежная сила.
– Какая там сила! – замахал руками Чурюмка, несогласный с Костиным объяснением. – Нету там никакой силы! Магнетизьм там и боле ничего. Шины намагниченные – вот они к стенке и прилипают!
Чурюмкиного удивления, восторгов, красочного живописания и тонких проницательных соображений, почему у Миши Косого и Ирен Ких так ловко получается их фокус, хватило почти на всю дорогу до Садового. Когда Чурюмка, не насытившись, пустился рассказывать все виденное им с самого начала уже по третьему разу, Костя не без труда остановил его и переключил на другое – на то, какие новости в Садовом.
– Какие там у нас новости, откуда им быть? Новостей у нас нету, живем так… – сказал Чурюмка скучно, сразу теряя свою словоохотливость. Все интересное помещалось для него за пределами Садового – на станции Поронь, в райцентре, в городе, где и базар многолюдный, и магазины, и трамваи по рельсам бегут, и кино на каждом шагу, и такое чудо, как потрясшие его Миша Косой с Ирен на мотоциклах. В своей же родной деревне он, подобно другим своим односельчанам, не находил ничего интересного, достойного любопытства и разговора, и жизнь там считал сплошною скукою и прозябанием.
– Сад убрали? – спросил Костя, вспомнив про Чурюмкину сторожевую должность.
– Да там и убирать-то почти ничего не осталось… Половину, почитай, плодожорка поела, да еще ветром стрясло, так куда знай делось… Чтоб от сада чего иметь – его в порядке держать надо. Огородить. А когда с любого края кто хошь заходи, чего хошь в нем делай – будет разве толк? Я директору сколько разов говорил – собаку бы заиметь, овчарку. «В смете, – говорит, – не предусмотрено, чтоб такой расход провесть, так, говорит, охраняй, строгости побольше». А я – что, пес, что ль, чтоб всех воров чуять? Самому, что ль, за штаны кусать? А слов-то да крику не больно нынче боятся…
Автобус трясло, все стекла в нем дребезжали, звенели.
– Зубы вставлять ездил, – помолчав, доложил Косте Чурюмка, объясняя свое присутствие в городе. Это он тоже проговорил как-то уныло, не видя и в этом особого интереса: зубы – не Миша Косой на вертикальной стене в деревянной бочке…
– Ну, вставил? – спросил Костя.