Бардадым – король черной масти

– Прошу прощения!.. А машина вот так въехала, – вытянул он руку. – И в те вон кусты, возле дерева. Как в дерево-то не всадилась на такой-то скорости…

– А поточней вы не укажете – в каком именно месте она с дороги свернула? И как дальше двигалась, между какими деревьями?

– Что вон в те кусты у дуба она врезалась – за это я ручаюсь. Там и брезент затрещал. А вот как она до кустов ехала…

С этим вопросом, обращенным к самому себе, Петька вышел на предполагаемый путь машины и стал, озираясь.

– Э, да вот же след!

Верно, между деревьями, заметно обозначаясь под полегшей, спутанной, как войлок, перемешанной с палыми листьями травою, к большому ветвистому дубу, на который так определенно указывал Петька, тянулись две параллельные, углубленные в землю колеи, прорезанные, похоже, действительно еще весною, в мае, когда только что вышедшая из-под снега, напитанная влагой лесная почва была рыхла и податлива. Потом этот след скрыла поднявшаяся трава, и даже еще неделю назад, когда она была гуще и пышней, его, вероятно, не разглядел бы и самый зоркий глаз. Но теперь, после того, как трава, обожженная холодными утренниками, по-осеннему обмякла и обессиленно прилегла к земле и весь микрорельеф рощи стал вновь открыт обозрению, и давний колесный след выступил наружу на всем своем протяжении.

Опустившись на корточки, Петька, Костя и Евстратов осторожно распутали траву, убрали нападавшие листья, и колеи проступили еще явственней, еще четче. Кое-где под травою обнаружились даже отпечатки протектора, которые доказывали с несомненностью, что след автомобильный и именно ГАЗа-69, ибо на колесах райпотребовской машины протектор был точно такого же размера и рисунка.

– Въезжайте колесами на след! – крикнул Максим Петрович Лазутину.

– Кусты! – остановил Лазутин машину вблизи дерева.

– Ничего, ничего, до конца следа, до самого конца!

– Так сук же! – запротестовал Лазутин, высовываясь и задирая голову к нависающему над кабиной корявому обломку дубовой ветки.

– Вот и правильно, что сук!..

Прикинув глазами, Максим Петрович уже видел, что если Лазутин продвинет машину вперед еще на три четверти метра, – корявый острый сук обязательно распорет крышу в том самом месте, где она заштопана.

– Порву же брезент!

– Лазутин, выполняйте, что от вас требуют.

С недовольным лицом, как бы говорящим: ладно, мое дело маленькое, я выполню, но хозяин с вас за это спросит! – Лазутин прибавил мотору оборотов и двинул машину вперед – под треск кустов и заново распарываемой крыши.

– Ну вот – порвал! – выговорил Лазутин сокрушенно, с обидою, созерцая длинную прореху над головой.

– Что и требовалось доказать! – почти пропел Костя, сияя исцарапанным лицом.

Максим Петрович деловито, неторопливо, ничем не показывая своего удовлетворения, как будто совершалось что-то весьма обыкновенное, а не один из важнейших, завершающих актов самой темной, запутанной уголовной истории изо всех, какие приходилось распутывать районной милиции, – достал из портфельчика протокольные бланки, попробовал на уголке листа шариковую ручку – пишет ли? – и, сев на переднее сиденье вездехода и положив себе на колени портфель, с такой же точно спокойной неторопливостью написал протокол о произведенном в роще Дубки, близ села Садовое, следственном эксперименте, установившем, что именно райпотребсоюзовский ГАЗ-вездеход за таким-то номером въезжал и останавливался в роще в начале второго часа в ночь на девятое мая текущего года. Канцелярской скрепочкой он соединил этот заверенный подписями протокол с показаниями Петьки Кузнецова, записанными прежде, спрятал в портфель и негромко, будто речь шла тоже о ничего, в общем, не значащем, попросил Лазутина:

– А ну, достаньте-ка теперь шоферский инструмент…

Лазутин, хитрым своим умом сообразивший, что действия милиции целиком и полностью относятся к его «хозяину», что дело, по всему видать, крепкого посола, и потому сделавшийся предупредительно-покладистым и как бы заодно с милицией, с готовностью вытащил из машины инструментальный ящик и вывалил его содержимое на землю перед Максимом Петровичем.

– Это у вас что же, весь инструмент перемечен? – спросил Максим Петрович, беря и внимательно рассматривая один, другой гаечный ключ, отвертку, пассатижи. И на ключах, и на отвертке, и на пассатижах – на всех инструментах чернели набившейся грязью грубо сделанные зубилом насечки «С. Л.»

– А как же! – в лице Лазутина даже отразилось недоумение. – А если кто упрет? Шоферня-то есть, знаете, какая сволочная! Свой-то инструмент порастеряют, а потом только и зыркают, у кого бы смыть… Как же без клейма? Даже если за руку схватишь – так не докажешь…

– А вот такой вот ключ, – раздвинул Максим Петрович ладони, – где он у вас?

– От передних ступиц, что ль?

– Да я уж не знаю, от чего. Вот такой он!

– От ступиц. Пропал куда-то…

– Давно?

– Да тогда же, когда хозяин крышу пропорол…

– Куда ж он делся?

– Да кто-знать! Или упер кто, или так – потерялся.

– Вы смогли бы его опознать?

– А как же!

– Евстратов – позвал Максим Петрович.