Бардо

Déjà Vu. Он уже видел все это. И это всё уже видело Романа. Этот двор, этот месяц, повешенный небом, эти тени в углах. Он – ребенок. Он хочет домой, хочет спрятаться. Пятится назад, пытаясь нащупать хоть что-нибудь, на что можно было бы опереться. Но позади нет ничего. Голая пустота. Пальцы повисают в черной невесомости. И вдруг нечто проскальзывает своим язычком по его ладони, упертой во мрак. Может ветер, а может…

Быстро, ноготком, чей-то палец порезом течет по его пугливой ручонке. Роман застывает. В ужасе. Хочет бежать, но ноги против. Роман бежит стоя. А что, если это его собственный палец? Собственный палец Романа гладит Романа. И собственные глаза глядят в глаза. Куда бежать, когда некуда спрятаться? Куда бежать, когда негде остаться? Как жить, когда некуда бежать, негде остаться, негде быть, некуда бежать, некуда некуда некуда негде негде негде ГДЕ?! Еще чуть-чуть и это нечто вгрызется зубами Роману в затылок. Обхватит сзади и вонзится пальцами в ребра. А что, если это его затылок дышит ему в затылок? Роман падает на землю. Вокруг никого. Он один. Он одинок.

Иначе умру

«О высокородный, внемли. Сейчас ты ощущаешь Сияние Ясного света Чистой Реальности. Узнай его. О высокородный, твой теперешний разум, истинная природа которого есть пустота, который не имеет ни формы, ни цвета, ни свойств, пустой по природе своей, – и есть сама Реальность, Всеблагой Отец.

Твой собственный разум сейчас есть пустота, но пустота сия не есть пустота ничего, но истинно разум, незамутненный, сияющий, волнующий и блаженный – само сознание, Всеблагой Будда».

«В сей час ты должен помнить учения о встрече с моментом истины, которые передал тебе твой гуру. Если ты вспомнишь смысл его наставлений, то узнаешь во всех тех лучах света, что воссияют тебе, отражения твоего собственного внутреннего света, и, узнав в них близких друзей, ты доверишься им, поймешь их, как сын понимает свою мать, и примешь их».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

– Обними.

Колонки гладят перепонки, оглушают чувства. Но чувства сильнее всего. Ножи наружу. Романово тело не верит. Вера не верит. Романовы руки боятся к ней прикоснуться. Но он уже прижимает к себе эту хрупкость. Ее волосы прямо возле носа. Нос стремится быть в них. Роман больше не в силах бороться с собой. Он зарывается в волосы. Ее запах сводит с ума его ноздри.

И как опьяненный..

уже опьяненный..

и даже больше,

чем самое большее..

Он дышит ею и не дышит легкими. Он захлебывается, но пьет больше, чем позволяет глотка. Посреди страшно-холодного моря Романовы руки нашли твердый кусочек теплой земли, который не тонет почему-то. Почему же? Ведь тонет все, даже вода однажды тонет. И смерть умирает однажды.

Романовой пустыне больше не холодно, не одиноко. Ему уютно в ее, так уютно в ее.. и тепло. Он хотел бы остаться навечно в ее. Романовы глаза еще даже не видели ее, но любят ее.

Из сосуда в сосуд. Из одного в другого. Осторожная, тихая, жестокая, она уже здесь, она правит. Где она? Невидима. Невидимая невидимка с пуповиной длиннее мирка. Проворнее выдры. Любовь приходит и похищает самих себя у влюбленных.

Смесь. Перемешиваться, сливаться, склеиваться, тихо покачиваться в толпе. В толпе. В толпе. В толпе. Песня поется. Всегда и везде поется. Обо всем на свете поется. Об одном и том же поется каждая песня. Об одном и том же – всё.

– Спасибо!

Артист прощается с голосом на сегодня. Толпа удивляется уходу, о котором все знали заранее.

– Мы вас любим! Мы любим вас! Мы любим!

Группа сходит со сцены под впивание глаз и гремучки рук. Многое множество тянется тянучкой по тянучке. Змеей с множеством лиц к выходу. Романова рука проводит Верину руку сквозь душные спины на воздух из клуба.

Сигареты. Дым на небе. Яд в клыках красок и маек. Неприкрытые части. Змеистые линии. Палитры и мысли вкраплены каждому в кожу. Татуировки. Толпа расфасована. Мелкие группы. По блуду на блуд перед буднями. По несколько граммов на метр. Разговоры ведутся о том, что же дальше. Ведь ночь эта лишь начинается.

Мимо льются автомобили. Лунный свет раздевает лица обоих. Они стоят в стороне. Друг в друга. Глядя и замирая. Глаза в глаза. Нерешительно и отводя. Вера впервые видит его. Он – ее. Она красива. Он.

– Можно я тебя поцелую?

Ее щеки принимают душ под душными взорами. Увлажняются влажными чувствами. Смущенность. Смущен, она смущена. Ласково посмеиваясь, заигрывается игра:

– Иначе умрешь?

– Иначе умру.

– Угу.

Улыбается.

– Кто же об этом вот так вот спраши…?

Она не успевает. Поцелуй заставляет слова замолчать. Губы к губам. Губы дрожат. Она нежно толкает Романову грудь, чтобы сделать вдох поглубже. И снова, по новой, в него. Поцелуй в поцелуй. Он – в нее. Он ревет на лавочке посреди ничего.

Тело к телу. Это не дело. Ее ножки тонкими струйками тянутся вверх. На носочки. На ладони у ночи. Ночь веет, ночь бредет прохладой. Смело и нагло. Тихо протискивается между телами – ветер.