Баренцева весна

– Добиваются успеха люди, которые много ездят, плюют, мочатся в разных местах, помечая территорию, забираются на вершины, спускаются с них, пишут посты, стихи, прозу.

Перевернулся на спину. Вытер одну слезу.

– Израиль, новая табачная фабрика, выпускающая сигареты, ее открыли, словно Америку, вырезали индейцев и заселились сами.

Присел. Огляделся. Комната напоминала дырявый сапог, порванный там, где дверь.

– Какая она была красивая, я помню ее девчонкой, ее бедра сводили с ума всю школу, а теперь она никому не нужна, так как сдулась, распалась, разложилась, размылась. Ее ноги превратились в руки, ими она ест, пишет, шьет и считает деньги. Вот так годы вылетели из правительства и вернулись обратно. Моя молодость вернется, в этом нет никакого сомнения, Ирак, 1892 год, на границе с Ираном, смуглые восточные мужчины, кафе, кальян, марихуана, Ахмед, я хочу вот эту, дало, Мустафа, забей, дым над потолком, экран, где играет Стинг, волосатые руки, бороды, повязки на головах, мне девятнадцать лет, лучшие девушки мои, навечно и навсегда, я никому их не отдам, ни одному человеку, ни одному дыханию ветра. Я ощущаю свою голову Ленинградом, осажденным фашистами, ее настигают удары, ее бомбят, она отовсюду окружена, выхода нет, некуда деться, только ждать, когда погонят противника, когда блокада прорвется, наступит мирная жизнь, тысячи трупов похоронят, я стану собой, пока не умру, пока не распадусь на новые страны и пока не засияет Санкт-Петербург, вернувшись из забвения, чтобы снова стать центром и покончить с Москвой. Я живу в стране водяных, которых не кормят хлебом и не поят водой. Наркотики запрещены потому, что они ведут к космосу. Раскрывают его, дают.

Винсент с утра пошел в соседний подъезд, набрал газет и листовок, стучался в двери, предлагал прессу людям, все молчали, через час или два за ним приехали, повезли в больницу, где он забылся, не помнил себя очень долго, лежал, пришел в себя на первом этаже старого здания, в руках у него был пакет с сотовыми телефонами, он вышел на улицу, пошел к остановке мимо рельсов, мертвой старухи, памятника Ленину, дошел до толпы, но все автобусы ехали в другую сторону, не куда ему надо, он перешел дорогу, перед ним раскинулась остановка, длинная, без конца, отдельно стояли парни, девушки и семейные пары, их были тысячи, в него вцепилась женщина лет пятидесяти, пойдемте, я не хочу, я с вас ничего не требую, вы будете моим мужем, мы встанем сейчас вот здесь, с трудом Винсент вырвался, побежал, натолкнулся на парня, тот повел его к обрыву, спрыгнул с него, полетел, Винсент сделал то же самое, сначала он устремился вниз, будто камень, но, достигнув деревьев, он взмыл вверх и парил, как и парень, они долетели до моста, в это время по нему ехал автобус, весь из стекла, он открыл двери, которые оказались веками, и Винсент проснулся. Сполоснул рот. Вымыл глаза. Уронил полотенце. Выглянул в окно. Солнце висело персиком.

– Скоро он упадет.

Подогрел овощи. Мексиканские. С перцем. После завтрака закинул ногу на ногу. Начал курить. Думать, мечтать, разрушать горы и возводить новые, покупать машину, продавать ее, разбирать на запчасти, разделывать, на почки, сердце и печень, захотел выпить, открыл окно и бутылку, сломал зубочистку, наполнил стакан, осушил его, впитал в себя виноград, забродивший и ставший соком, а иначе сказать, вином. Вспомнил свою картину. Как девушка говорит сразу по двум айфонам. У нее открыт рот, а в нем два языка. Они шевелятся, один говорит налево, другой говорит направо. А над нею завис топор, который разделит ее голову пополам.

– Но этого никто не увидит. Хотя это есть.

Винсент допил вино, откинулся в кресле.

– Я выпил немного огня, полбутылки, но он утонул во мне. Я не пьян. Я трезв. У меня нет глаз. Я взираю на мир фарами, они могут гореть, а могут быть безжизненны и пусты. Я жив только в темноте. Я свечу в нее и пылаю. Я ни в чем не вижу смысла, кроме вечной жизни и космоса. Есть еще творчество. Если оно ведет меня к ним, то образуется троица. Я в нее верую каждым фрагментом тела, каждым куском души. Особенно в третий пункт.

Винсент решил написать письмо, обычное, человеческое, состоящее из чернил и бумаги. Отправить его девушке, у которой не сложилась личная жизнь. Но не стал. Руки опустились сами собой.