Барьер (антология)

– Лет триста назад. Тогда ворота заложили кирпичом и, видимо, сделали новый колодец во дворе. Потому что тот, в саду, был засыпан. Однако, я думаю, остались какие-нибудь следы, которые удастся обнаружить с помощью зондирования.

Они вышли в коридор.

– Где была твоя келья? – спросила Кама.

Мюнх поднял на нее глаза, но, видимо, вопрос не дошел до его сознания, потому что спустя минуту он Спросил:

– Ты что-то сказала?

– Я спрашиваю, где была твоя келья?

По лицу Мюнха прошла нервная дрожь.

– Моя келья?. Не здесь. С другой стороны. Ближе к часовне.

Дверь в монастырскую часовню располагалась рядом с покосившейся колоколенкой, там, где сходились два уцелевших крыла здания. Мюнх остановился на пороге и опустился на колени на большой, выщербленной от времени плите.

Чтобы не мешать погруженному в молитву Мюнху, Дарецкая, Герлах и Микша, беседуя вполголоса, присели около колодца. Разумеется, тема могла быть лишь одна: как прошло испытание.

– Либо это какой-то крупный исследователь, о котором, как это ни странно, я ничего не слышал, – взволнованно сказал археолог, – либо… не знаю, даже что и подумать. Он прекрасно во всем ориентируется, словно действительно был здесь четыреста лет назад… В некоторых случаях его замечания проливают новый свет на спорные вопросы.

Например, этот колодец в саду. Надо проверить.

– Значит, ты считаешь, что это действительно может быть инквизитор Мюнх?

– Этого я не говорю, но… – Герлах замолчал, так как именно в этот момент монах кончил молитву, наклонился, поцеловал каменную плиту и встал.

Герлах подошел к нему и спросил, показывая на плиту:

– Что это за камень?

– Тут лежит настоятель монастыря Альберт фон Градек.

В юности он был великим грешником. Но господь простил его. Умирая, он приказал похоронить себя здесь, у порога.

Чтобы все топтали его могилу.

– На плите была какая-то надпись. Теперь буквы стерлись…

– Тут были только инициалы: А. Ф. Г. И год: 1583.

Больше ничего.

– Ты его знал?

– Да. Я был здесь, когда он умирал… Надпись выбил в камне брат Гильдебрандт. Плита была больше, гораздо больше… Но треснула… Брат Гильдебрандт сделал из обломка еще одну… Маленькую. С молитвой за упокой души отца Альберта. Ее вмуровали в колонну. В часовне.

– Ты можешь показать это место? – нервно прервал

Микша.

Мюнх молча вошел в часовню.

В полумраке, почти вслепую, отыскал нужную колонну и табличку.

– Здесь! – он наклонился и коснулся плиты. – Мне казалось, она была выше, – удивленно заметил он. – А сейчас она у самого пола…

– Ты прав. Она была выше, – подтвердил археолог. – В

восемнадцатом веке пол подняли на шестьдесят сантиметров.

Он сказал это шепотом, словно более громкий разговор мог нарушить тишину отдаленных веков, замкнутую в старых стенах святилища.

Уже наступила ночь, когда они спускались с холма.

Герлах и Микша шли впереди, освещая фонариком дорогу.

За ними Мюнх, последней шла Дарецкая.

Еще до посещения монастыря было решено, что они переночуют в павильоне отдыха. Теперь план изменили, так как Герлах хотел утром вернуться со своими ассистентами, чтобы провести подробные исследования и проверить точность информации Мюнха.

Шли молча. Говорить никому не хотелось. За все время

Герлах и Микша перебросились лишь несколькими фразами.

Мюнх молчал. Кама все время старалась идти рядом с ним и, хотя в темноте не видела его лица, прекрасно понимала, что он ведет сам с собой какую-то отчаянную дискуссию. Несколько раз до нее долетали обрывки фраз, произнесенных шепотом по-латыни.

– Зачем? Зачем, господи?.. Прости мне слабость мою…

Дай знак… Смогу ли… Будь милосерден…

В самолете он, казалось, успокоился. Всю дорогу творил вечернюю молитву. Видимо, он уже принял какое-то решение, потому что перед самой посадкой в Радове схватил за руку сидящую рядом Каму и, молитвенно глядя ей в глаза, спросил:

– Мы можем сегодня поговорить?

– Конечно. Я зайду к тебе после ужина. Стефу тоже прийти?

– Нет, нет. Только ты.

Она чувствовала, что кризис, начавшийся, а может, только прорвавшийся наружу во время инцидента на пляже, начинает вступать в решающую фазу.

X

В таком состоянии Кама не видела Мюнха давно.

Правда, она понимала, что по возвращении из урбахского монастыря ее ждет нелегкий разговор. Однако не ожидала, что реакция Модеста после встречи с прошлым будет столь бурной. Теперь, когда он стоял перед нею, воздев руки, он вновь казался тем же странным, полусумасшедшим монахом, которого несколько месяцев назад привез в Институт

Микша.

– Ты мне скажешь! Поклянись, что скажешь! – нервно повторял Модест.

– Конечно, скажу. Если только смогу…

– Поклянись!

Он настойчиво смотрел на нее.

– Клянусь.

– Если позволит Он… Да… да… Все зависит от Него…

– Скажи же, наконец, в чем дело?

– Нелегко сказать… Не удивляйся… Я несчастный, глупый человек. Надломлен дух мой… Я думал… Я долго думал и… ничего не знаю… Не понимаю. Наверно, я не должен спрашивать… Нельзя спрашивать? Да?

– Чего ты не понимаешь?

– Зачем? Зачем? Зачем я здесь? Я знаю, что делаю не то… Пути всевышнего неисповедимы. И не мне пытаться понять их. Но я все время думаю… Я больше не могу…

Спрашивать грешно? Конечно, грешно!