Барилоче

Хотя бы в этот раз Деметрио не пришлось долго ехать домой. Негр отправился на вторую работу своей обычной походкой, то ли спотыкающейся, то ли торопливой, то ли решительной, то ли неуклюжей. Деметрио сунул руки в карманы, чувствуя, что вернулся из долгого путешествия и ему нужно все вспомнить: окрестности станции «Федерико Лакросе» и переполненный девяносто третий, разбитые тротуары, ободранные углы на перекрестках, постоянную морось, туманившую Чакариту даже в те дни, когда погода казалась хорошей. За короткий путь он понял, что не хочет спать, и даже растерялся: не было в мышцах привычной глухой истомы, вызванной усталостью, и Деметрио вдруг захотелось пойти к Веронике. Он вспомнил ее дешевые духи и дурманящий запах пота, представил себе ее немного отвислые груди, качавшиеся в порыве желания, как два близнеца, широкие, но крепкие бедра, обрамлявшие мучнистые ягодицы и прячущие черную скважину зада. Чувствуя слабую эрекцию, которой мешали изгибы брюк, он засомневался: заходить в лифт или развернуться и поехать на автобусе до парка Лесама, перейти старую железную дорогу возле дома на улице Арнальдо де Эспосито и подняться на ненавистный десятый этаж, чтобы еще разок попользоваться женой своего приятеля.

Но он вернулся домой. Осторожно открыл дверь, как будто с ним жил кто-то еще, кого он не хотел будить. Прошел рядом со столом в гостиной, даже не взглянув на него. Взял вчерашнюю газету и сел читать. Рассеянно просмотрел новости о курсе доллара, о воскресном матче «Боки» в Росарио, о том, что некая авиакомпания до сих пор не сообщила причин катастрофы, о новой голодовке учителей в Катамарке, о визите президента республики в Соединенные Штаты и о том, что, согласно источникам в Комитете по каким-то исследованиям, ожидаемая вакцина может появиться в ближайшие десять лет. Он быстро устал и подумал, что это хороший знак. Веки отяжелели, желудок бунтовал. Было почти двенадцать; он решил, что поест, проспит до восьми, потом примет душ, наденет черные сапоги и будет работать за столом в гостиной, пока не придет время собираться на свалку. По дороге на кухню он представил себе тарелку макарон с томатным соусом, а потом отдых с его нехитрыми удовольствиями и забытьем.

XXI

Призрак прекрасной манящей фигуры гнался за ним по полю альстромерий, отмеченному приближающейся грозой. На самом деле он шел сзади, это она мчалась впереди, в белой рубахе, какую носит смерть в юном обличье, недосягаемая, как порыв ветра, заставляя полы савана развеваться так, что они путались в ногах, и, тем не менее, да, это именно она преследовала его.

Он рывком сел в кровати и запрокинул потный лоб к потолку спальни, до восьми было еще далеко. Он торопливо выскочил из постели. Босиком, чувствуя давление в пижамных штанах, со смутным воспоминанием о каком-то помрачении, он закрылся в туалете и принялся мастурбировать так, как будто ему приказали. И снова черные сапоги, легкий ужин, неспешные машины за окном, стол и пейзаж с неспокойным небом, поигрывающим сероватыми облаками, словно мышцами, каменистый берег Перито-Морено[7], или Науэль-Уапи, или того и другого, кедр, который не должен быть кедром, сосновая роща рядом с берегом, более светлая изнутри. Он ищет альстромерии, перетряхивает коробку с фрагментами неба, травы, воды, дерева; чувствует, как они увлажняются, словно в пароварке, и угадывает, что вот это желто-коричневое, мелкое и беспорядочное и есть то, что он ищет. Он пробует и — да, понемногу на столе вырастают незаконченные стволы леса на острове Виктория, на берегу озера, куда в сезон приезжают туристы, чтобы фотографировать желто-красное цветение альстромерий и неподвижное время. Летом, вслед за запахом влажной древесины, появлялись бестолковые туристы и все портили, но именно летом можно было придумывать себе свободу и экскурсии на остров в компании девушки с полыхающей гривой и снежно-белыми щеками, знавшими, как об нее не обжечься. Разговоры, сидя на бревнах, игра в курение, туристы, которых гнали цепочкой по самым непривлекательным тропам, пока эти двое нарочно шли в другую сторону, ложились под пышной кроной и учились ласкам, более приятным, чем зимой.

XXII

Она боялась, это было видно по глазам, хотя выглядела спокойной. Я до сих пор помню, что, заметив ее страх, почувствовал себя смельчаком… Она впервые испугалась по моей вине, и от этого стала для меня еще желанней. Ей нужна была моя защита, а, значит, я в защите уже не нуждался. Как же мы останемся здесь на ночь, спрашивала она, что мы завтра скажем дома? Да брось ты, солнышко, сейчас ведь лето. Я успокаивал ее и чувствовал себя вполне взрослым мужчиной, будучи на два года моложе нее.