Барилоче

Второе происшествие случилось, когда сбор мусора подходил к концу, и рассвет лениво и словно нехотя первыми тонкими мазками рисовал утро. Хорошенькая девушка лет пятнадцати или чуть старше, из тех, что нравились Негру, торопливо шла мимо, прижимая к груди папку — девушки такого типа производили бы впечатление взрослых женщин, если бы в их походке не чувствовалось столько радостного смущения. Деметрио хотел было показать ее Негру, занятому пакетами, но увидел, что из подъезда вышел мужчина и пошел за ней. Прежде чем они свернули за угол, преследователь уверенно оглядел ее ноги и обтянутые юбкой ягодицы, прильнул к ней и что-то сказал на ухо. Деметрио видел происходящее болезненно ясно, невыносимо отчетливо: она напряглась и пошла медленнее, немного задрав подбородок; вдруг оба развернулись и пошли обратно, он — держа ее за талию, она — изогнув спину и пытаясь избежать прикосновения ножа. Деметрио продолжал сидеть и смотреть сквозь стекло на искаженное лицо девушки, и в этот момент в его голове прозвучал отдаленный голос. Этот голос уже обретал смысл и складывался во что-то похожее на предостерегающий крик, когда Негр, весь в поту, забрался в грузовик и велел трогаться, быстрее, давай же, чего ты ждешь, поехали. Дни и недели напролет Деметрио будет повторять себе, что это не он, не он, а его руки и ноги, действуя бездумно и механически, повернули ключ зажигания и торопливо повели грузовик, стараясь не пропустить зеленый сигнал светофора.

XXX

Через неделю мне стало легче. Ведь я был на грани срыва, а домашний покой, хоть и злил временами, помог мне прийти в себя. Настоящие беды начались, когда тишина стала невыносимой, а влажная древесина напоминала, что за окном еще лето, и солнце по-прежнему разбивалось о водную гладь, когда я в полной мере понял, что на самом деле один на всем свете.

Именно тогда начались беды. Я и раньше не умел спать, как мой старик — тот заваливался в кровать и, если не использовал ее для выполнения супружеского долга, что случалось очень редко, без задних ног отключался на свои законные шесть часов. Я унаследовал от него почти все недостатки, но тут я пошел в деда Хасинто — он, как мне рассказывали, закончил дни, сойдя с ума от бессонницы. Я никогда не умел спать, но эти два месяца навсегда оставили мне темные круги под глазами. Держаться на ногах удавалось только за счет сиесты, когда после материного обеда, перегруженного калориями что летом, что зимой, я проваливался в сладкий сон. Но через два-три часа просыпался, и бессонница преследовала меня весь остаток дня и почти всю ночь с короткими интервалами забытья, которое обычно прерывала какая-нибудь мысль или внезапный страх. Именно тогда пришло время бед и бездарных попыток от них избавиться. И пазлы. В детстве я сложил их несколько, но мне всегда казалось несусветной глупостью часами восстанавливать уже напечатанную на крышке фотографию, вместо того чтобы играть с кошками или прятаться в укрытии среди елок. Но это, если тебе постоянно не хватает времени, если время для тебя — праздник, которым торопишься насладиться, пока он не кончился; но сейчас, когда казалось, что часы перестали сменять друг друга, что ночь — не сегодняшняя, а та же самая, первая — все тянется и тянется, тогда любое занятие, особенно связанное с наведением порядка, как минимум спасает от безумия…

Деметрио видел: ураган входит в силу, коварная пелена загустела, проникла в прибрежные сосны и заслонила тусклый горизонт. Неистово полыхающие канделябры араукарий, изломанные ветром альстромерии — все сливалось в правдоподобную и устрашающую картину, совпадавшую с фотографией на коробке. Домика на ней не было, но он помнил его так же отчетливо, как переливающиеся неоновые огни, которые окрашивали стекла его квартиры.

Под утро я думал только о ней. В комнате, сидя под настольной лампой, слабо светившей неприятным желтоватым светом, я то и дело бросал работу и возвращался на остров Виктория, к альстромериям, к черной рыхлой земле, к ней. Я запрещал себе это, только не думай, не смей, но каждый раз легчайшая дрема переносила остров на мой стол или мою комнату — к озеру, и я пытался представить себе такую фотографию, которая была бы чем-то вроде воспоминания о моих мечтах и чтобы все происходило на ней, на моем столе. Не знаю. Но одно могу сказать точно: именно тогда начались беды, определенно тогда.

XXXI

Две чашечки кофе, парень. И не суетись, сегодня у нас есть время. Негр говорил высокомерным тоном, хорошо знакомым Деметрио и особенно бесившим его без четверти восемь утра. Негр посмотрел на него и подмигнул, Деметрио ответил ему пустым взглядом, но не окатил презрением, как делал обычно в другое время суток. Вот так-то, думал Деметрио. Спохватился, да поздно, и теперь подмигиваешь мне, как кретин. Он отвлекся и поглядел туда, где обычно сидел Коротышка: от одного из столов убрали стулья, и на нем по диагонали лежала засушенная роза.