Бархатная кибитка

Вскоре мы стали ездить на толкучки – в специальные точки столицы, где нумизматы и филателисты тусовались и обменивались элементами своих коллекций. Обмен считался делом сакральным. Было несколько таких точек – например, у магазина «Филателист» и в музее Тимирязева на Малой Грузинской. В музее Тимирязева даже имелась отдельная комната, где собирались одержимые. Я и мои друзья – мы быстро сделались своими в этой среде, составив небольшую группу шнырких и оборотистых малышей.

Я не преследовал никаких коммерческих целей, да у меня тогда и не было ясного представления о том, что такое «коммерческие цели». Но, как говорится, деньги липнут к деньгам – и это чистая правда. В том числе к деньгам старинным, коллекционным, липнут деньги современные, актуальные. Как-то очень незаметно и ненароком так вышло, что в наших руках вдруг замаячили охапки денег – самых настоящих, советских, сиюминутных. Когда тусуешь в деле, это происходит само собой: обмениваешь, потом начинаешь продавать излишки, повторы, или те ветки коллекции, к которым утратил интерес. Продаешь, чтобы купить новые штуки для коллекций. Покупаешь, но все равно что-то остается, и ты уже глазом не успел моргнуть, как стал подпольным богачом. Мы к этому не стремились, но так вышло. Мы не вполне понимали, что нам делать с этими пачками советских денег – мы же были детьми. Одно казалось очевидным: родители наши ни в коем случае не должны знать об этих деньгах. Все мы четко понимали: нам сразу запретят эти тусовки у «Филателиста» или в музее Тимирязева, если узнают о деньгах. Ребята в нашей группировке попались четкие – никто ни разу не пропалился. Один из нас – капризный армянский мальчик, которого все уважали за то, что он являлся счастливым обладателем двух игрушечных железных дорог, изготовленных в ГДР, – сделался банкиром нашей группы. Он хранил все наши деньги в каком-то тайнике, о котором никто из нас не знал, где он находится и что собой представляет. Паренек взбалмошный, но честный. Он был круглым отличником и преуспевал в математике, ездил на математические олимпиады, поэтому помнил без записи все суммы – сколько денег кому принадлежит. И выдавал их по первому требованию. С этим все было четко, но оставался открытым вопрос: что же с этими деньгами делать?

Как десятилетним пацанятам потратить тайные деньги в социалистической Москве середины семидесятых годов? Вопрос оказался не из простых. Мы все были домашними мальчиками, жизнь наша протекала так или иначе на виду у наших родителей, да, собственно, и сама социалистическая Москва того времени не предоставляла особых возможностей.

В основном мы просто бесцельно ездили по городу на такси. Тогда быть домашними детьми означало нечто иное, чем теперь. Мы могли самостоятельно тусоваться по всей Москве, это считалось вполне нормальным. Таксисты спокойно возили детей без родителей – сейчас это вряд ли возможно. Иногда мы шлялись по ресторанам – пускали нас только в дневное время, алкоголя не наливали, но все же кормили, если нам удавалось всунуть деньги швейцару или метрдотелю. Мы сидели там с нашими приятельницами, пили лимонад, ели заливное и пирожки и хихикали как полные дураки. Видимо, предполагалось, что мы в этой ситуации должны чувствовать и вести себя как взрослые, но у нас это плохо получалось. Меня лично вообще не прикалывало корчить из себя взрослого – меня вполне устраивал статус ребенка. Но все равно мне нравилось изображать из себя эдакого Остапа Бендера, крутого авантюриста. Я уже говорил о расщепленных героях семидесятых, которые всегда казались чем-то иным, не тем, чем являлись на самом деле. Героем номер один в этой гирлянде всегда оставался Штирлиц, шпион-разведчик, поддельный эсэсовец.

Соревноваться с ним в популярности мог только Остап Бендер, авантюрист и неунывающий обманщик. Вся страна тогда пела песню из этого фильма, упоительный гимн авантюризма:

Замрите, ангелы, смотрите – я играю
Разбор моих грехов
Оставьте до поры
И оцените
Красоту игры…