Бархатная кибитка

Представь себе, сын мой, я выхожу из вокзала. Медленно, никуда не торопясь, иду по грязной, засыпанной курицами улице. Подхватываю палку и стучу ею по насыпи, замечаю третью по счету избу и, недолго думая, вхожу в покосившуюся, дряхлую, старческую, замшелую дверь. Попадаю в комнату. С одной стороны печь, из которой потрескивает, с другой стороны два старика в капюшонах у таблицы с буквами ять и Ъ, с третьей стороны столик, за столиком сидит цыган и пьет водку, с четвертой стороны стоит монах с деревянным крестом, с пятой стороны несколько приезжих спят на диване, положив под себя свои саквояжи, с шестой стороны дверь, на которой висит кожа, с седьмой стороны несколько георгиев скрипят своими чернильницами, с восьмой стороны маленькая осторожная женщина с блестящим наперстком на мизинце. Вдруг входят еще множество и вносят накрытый стол. Тут и поросята, совсем молоденькие, зажаренные только что, и бутылки с вином стоят, и шампанское искрится в бокалах. А мужчина с бородой, черный и напоминающий цыгана, показывает на все это пальцем и подмигивает. Тут я вспомнил, как совсем давно, будучи ростом с небольшую печку, я проходил дитятей лесом и на старинной поляне встречал древнего обитателя здешних мест, согбенного у своей землянки. Он сидел, погруженный в глубокую задумчивость, теребя огромную грязную бороду, напоминающую кресло в чехле, причем чехол, сработанный из грубого серого холста, был не только лишь изжеван, замаслен и захватан пальцами, но и сделался почти прозрачным от времени. Точно такое кресло я видел затем в кабинете у моего знакомого доктора Хумелина, который так славно болтал о том о сем, развалившись, закинув ногу на ногу, дымя сигаретой и стряхивая пепел в череп куницы, который он держал на колене. Именно он, доктор Хумелин, рассказал мне историю графа Дештросс, историю настолько печальную, что редко кто мог удержаться от слез, внимая этому горестному рассказу. Граф родился и провел счастливое (наполненное комодами из красного дерева, качающимися лошадками, маленькими лордами Фаунтлероями, портретами звездоносных и лентомуаровых предков, ландшафтами кисти маринистов, пианолами и лимонными растениями) детство в доме своего деда по материнской линии, фамилии которого уже никто не помнил. Однако все помнили о том поучительном разговоре, который однажды, во времена своей молодости, дед вел с правителем некоей дальней страны – страны настолько отдаленной, что лишь изредка туда прибывали посетители, да и то старались как можно скорее покинуть те места по причине их крайней обширности. Один лишь дед графа Дештросс не побоялся этого безмерного пространства ради того, чтобы поговорить с правителем той земли.

Не забудьте про торт с орешками. Конечно, мы не забудем про торт. Мы уже идем за ним, тихонько спешим за ним, стремительно и спокойно струимся за ним сквозь черный сквер, где наблюдаем горсточку черных деревьев, квадраты плакатов, ветхую раковину летней эстрады с серым дощатым полом, статую убитого пионера, о котором мы полагали, что он приходится родней тому праздничному деду в красном тулупе, что навещал нас в новогоднюю ночь, немного пугая своим сдобным гоготом, немного удручая своей снисходительной праздничностью и плавностью своих повадок, к тому же тулуп его не всегда оставался красным, иногда он становился атласно-зеленым или парчово-синим, что напоминало трансформации священнических облачений, совершающиеся в маленькой и холодной церкви Иоанна Предтечи в Предтеченском переулке. Переулком предтекали мы далее, достигая площади, где поджидал нас великолепнейший гастрономический магазин.

Мы… А кто такие, собственно, «мы»? Мы – это я рука об руку с маленькой краснощекой кузиной (о, я ее обожал!), либо же я с играбельным синим мышонком из резины – предназначался для ванн, непотопляемый, для теплых водных увеселений, ну а на суше фанатично зажат в кулачке.